Гроза над Россией. Повесть о Михаиле Фрунзе

— Пока у адмирала есть амбиция, да не хватает амуниции, — встряхнул жирными, стриженными под гребенку волосами Дутов.

Жанен, отхлебнув глоток шампанского, продолжал меланхолически:

— А ведь адмирал знает, что я оказал вашей стране больше услуг, чем многие русские патриоты, но русские плохо относятся к чужеземцам. Барклай де Толли победил Наполеона, а славу его присвоили русские полководцы. Так и я, несмотря на все услуги России, останусь нежеланным гостем...

Жанен подозвал своего адъютанта:

— Последи, чтобы никто из посторонних не заглядывал сюда. Ненавижу домашних шпионов.

— Не могу согласиться с вашим превосходительством. Вы не гость, вы друг белого движения. Многострадальная Россия никогда не забудет благородной и бескорыстной помощи французов, вашей особенно, — патетически сказал Лебедев.

— На военном совете вы, генерал, ратовали за северный вариант наступления. Поддерживали англичан, а не французов, позабыв об интересах генерала Деникина, который послал вас своим представителем к адмиралу, — язвительно ответил Жанен. — Чем объяснить вашу двойственность?

— Политической необходимостью и ничем более. Как начальник главного штаба при «верховном» я не могу не считаться с его желанием. Но адмирал — военный, а не политик, вернее, адмирал — слабый политик. Настоящий политик должен иметь чувство дальнего прицела и чувство сегодняшней реальности. Сиюминутная реальность — это северный вариант наступления. Там мы уже взяли Пермь, отбросили красных за Каму, а здесь пока только собираемся нанести удар по Уфе. Вот в чем разница, ваше превосходительство, и вы понимаете ее лучше меня, — отпарировал Лебедев категорическим и снисходительным тоном одновременно.

— Погоним красных из Уфы, из Оренбурга, тогда адмирал зараз повернется задом к англичанам, — заговорил Дутов. — А дело клонится к тому, что погоним, хотя я и не согласен, что все красные командиры — невежды и бездарности. — Не согласен, решительно не согласен! А командарм Тухачевский? Он взял Симбирск и Самару.

— Поручик Тухачевский — изменник и предатель, — вступил в разговор Андерс. — Русская армия погибает от ее собственных офицеров. Больше, чем немцы, больше, чем комиссары, ответят перед русской историей все эти господа, предавшие и наши общие интересы, и честь своего мундира. Я веду список всех изменников, в него уже внесен десяток генералов. Генеральный штаб не с нами, мозг русской армии — в союзе с большевиками. Что вы на это скажете, господа?

— Совершенно необходимый список! По нему станем вешать изменников генералов, — весело сказал Дутов. — Перед виселицей воздадим им почести за старые заслуги, чтобы глубже почувствовали позор своего падения. По-моему, казнь тоже требует особого щегольства. Месяц назад машинист моего поезда умышленно заморозил паровоз. Я приказал догола раздеть его и привязать к паровозной трубе; он замерзал медленно, всю ночь. Что ни говори, а человеческое тело сильнее железа. — Дутов откусил кончик сигары, закурил, с наслаждением затянулся.

Все смущенно молчали, каждому не понравилась откровенность атамана. Андерс с досадой посмотрел на лицо Дутова, — одутловатое, исчерченное красными прожилками, оно казалось особенно неприятным.

Живые, хитрые глаза Дутова перехватили взгляд Андерса.

— Не по душе моя прямота, господа? — спросил он уже без улыбки. — Сомневаетесь, что если я ликвидировал тысячу рабочих, замордовал несколько комиссаров, то этим нанес красным непоправимый урон? Я тоже сомневаюсь в необходимости зверской жестокости. Если без удержа убивать, мучить, грабить население, то красные могут только радоваться таким старательным помощникам. Я за истребление лишь комиссаров да военачальников...

Дутов решительно отодвинул бокал с шампанским, налил в рюмку коньяка:

— Предлагаю тост за нового полковника Лаврентия Андерса, за его беспощадность не только к изменникам генералам, но и к командирам-большевикам! Генерал Лебедев сказал, что многие красные командиры — темные лошадки. Я знаток лошадей и могу признаться: командарм Фрунзе — очень резвый конь. За какой-нибудь месяц он навел порядок в своей армии ушкуйников, разбойников, анархистов, во главе дивизий поставил смышленых командиров, от обороны перешел к наступлению. Пора укротить этого коня, и я тороплюсь к оренбургским казакам...

В тот же день Дутов и Андерс уезжали в свою армию, сопровождаемые конвоем. Начальником личного конвоя Дутов поставил Казанашвили.

Андерс недавно узнал Казанашвили, но по своей привычке наблюдать исподтишка, по мельчайшим поступкам воссоздавать характеры людей, с которыми его сводила судьба, уже имел представление о начальнике конвоя. Сейчас они ехали в одном купе и, коротая время, болтали о всяких пустяках.

— Я русский аристократ, вы грузинский князь, оба не дураки, обоим судьба предназначила более значительную роль, чем быть адъютантом и телохранителем степного атамана. Кем бы вы хотели стать — не сегодня, так завтра? — спрашивал Андерс.

— Командиром летучего отряда, у меня был такой в Сибири; вспомню про своих молодцов — и молодею. Носились мы по Иркутску — городу золотых миражей — с черным знаменем и наводили свои порядки. Веселое было времечко: полная свобода, делай что хочешь, — беспечно отвечал Казанашвили.

— А какими ветрами занесло к атаману Дутову?

— Сейчас одни ветры над Россией. Ветер красный, ветер белый несут по своему произволу черт знает куда. А я хочу идти против любого ветра.

Андерс слушал и размышлял: «Если бы Дутов попросил дать аттестацию Казанашвили, что бы я написал? Человек порыва и анархист до сердцевины души. Взбалмошный, но решительный человек, пристрастен к спиртному, но не алкоголик, фанатически ненавидит дисциплину, должности начальника конвоя не соответствует, зато идеален для командира карательного отряда. Еще бы добавил: в каждом человеке он видит врага или соперника. Постоянно находится в злом, подозрительном настроении. Положительно хорош как каратель!»

— Могу сообщить новость: Колчак назначил меня командиром Особого отряда в составе армии Дутова. Пойдемте ко мне начальником штаба? — неожиданно предложил Андерс.

— С удовольствием, душа моя. А как атаман?

— Я договорюсь с Александром Ильичом.

— Тысяча благодарностей сразу! Вы не ошибетесь во мне, господин капитан.

— Со вчерашнего дня я полковник.

— Поздравляю, господин полковник, и радуюсь, и завидую...

— Все чины в ваших руках. За первый же подвиг станете капитаном, даю честное слово дворянина.

— Если приведу на веревке командарма Фрунзе, то будет надежда?

— Тогда сразу в полковники! Только почему Фрунзе? Можно и пониже рангом.

— У меня с ним личные счеты.

— Вы его знаете?

— Вместе отбывали ссылку в Сибири.

— Ну что ж, желаю исполнения ваших мечтаний. Кстати, ненависть творит историю сильнее любви. Зло, обрушенное на большевизм, станет великим добром, — философски заключил Андерс.

<