Гроза над Россией. Повесть о Михаиле Фрунзе

Группа преследователей помчалась наперехват белым. Куйбышев, нахлестывая своего жеребца, скакал впереди.

Белые всадники заметили их и повернули обратно. Они уходили, недосягаемые для выстрелов.

Куйбышев выехал на железную дорогу в тылу противника. Он отдавал себе отчет в том, что разведчики уже сообщили о появлении красных, и был обескуражен беспечностью генерала Литвинова: нет никакой охраны на железной дороге. Удалось беспрепятственно взорвать рельсы, свалить телеграфные столбы. Подъехали поближе к станции — там сонная, безмятежная тишина.

«Странно, невероятно! Неужели белогвардейцы все еще не знают о нас?» — подумал Куйбышев и поскакал навстречу уже поднимающемуся в гору отряду.

С горы открывался просторный вид на Айдин: запасные пути забиты поездами, вокзал, депо, здания четко вырисовываются на песчаной равнине.

Захваченные врасплох белогвардейцы метались по станции и гибли под пулями красных. С вершины горы Куйбышев видел, что равнина буквально усеяна бегущими.

В штабе успевшего скрыться генерала Литвинова Куйбышев обнаружил рапорт разведчика. Он доносил генералу, что в четырех верстах от Айдина появился большой отряд красных с артиллерией и конницей. На рапорте красивым мелким почерком было написано: «Арестовать паникера. Чтобы в четырех верстах могли очутиться красные — это исключено. Генерал Литвинов».

Причина его беспечности стала ясна.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

— Мы берем вашу ладью и объявляем шах и мат, товарищ командующий. Не угодно ли еще партию?

Фрунзе смешал на доске фигуры.

— Хватит, я что-то устал.

— Тогда на боковую и спим до Актюбинска. — Гамбург расстегнул воротник гимнастерки, зевнул, прикрывая рот ладонью. — Ползем как черепахи, при такой езде в Ташкенте окажемся через месяц...

Фрунзе промолчал. Гамбург повернулся к окну, вглядываясь в проползающие заснеженные просторы. Белая, бесконечная, печальная степь утомляла глаза.

— Пойду сдать, — повторил Гамбург и вышел из салон-вагона.

Фрунзе пересел на диван, скрестил на груди руки. Задумался. Фронты, события, люди — бурный поток времени мгновенно прошумел перед ним. Прошло всего девять месяцев после Бугурусланской операции — первой победы над могущественным врагом, а как все изменилось! Колчак сидит в иркутской тюрьме. Сто тысяч его солдат взято в плен, военные трофеи неисчислимы. Золотой запас России — шестьдесят с лишним тысяч пудов золота и драгоценностей — возвращен народу. «Я телеграфировал Ленину о ликвидации Уральского фронта, а теперь сам получил телеграмму от Куйбышева: Закаспийский фронт перестал существовать, Куйбышев приближается к Красноводску. Куйбышев? Валериан? Прекрасный товарищ, великолепный организатор, но все почему-то думалось — партикулярный человек. Сейчас вижу в нем талант военачальника. Но откуда он, этот талант? А я сам что — военная косточка? Читать на досуге Клаузевица и Бонапарта маловато для военного дела. Революция растит таланты, борьба за народ поднимает их. Наши полководцы знают, за что воюют, и потому побеждают. Знание — половина успеха. Вера в правое дело — полный успех. И как синтез правого деда и знаний — победа. Военные знания, которые царские генералы приобретали годами в стенах академий, наши командиры получают в кровавых столкновениях с врагом. Революция пробудила умы, раскрыла таланты, дала смелость, сноровку, находчивость, уверенность. Самый лучший пример — Чапаев. Вот в ком воплотился дух революции...»

При воспоминании о Чапаеве лицо Фрунзе помрачнело. «О Чапаеве будут петь песни, создавать легенды, он останется любимым сыном народа. Народная память сохранит образ Чапаева для будущих поколений, ибо на земле бессмертен только народ. Что бы мы знали сегодня о Степане Разине или Емельяне Пугачеве, если бы народ позабыл их имена и деяния?..»

Он прикрыл глаза и увидел Чапаева на гнедом иноходце. На том самом, которого Чапаев подарил ему за месяц до своей гибели. Фрунзе любит этою гнедого красавца с черными добрыми глазами; иноходец и сейчас едет с ним в Туркестан. «В Актюбинске схожу в товарный вагон, проверю, не холодно ли гнедому. Сыт ли».

В поезде командующего — пассажирские и товарные вагоны, платформы с пулеметами и дровами. Приходится везти дрова для паровоза, на станциях нет никакого топлива.

Вместе с Фрунзе кроме Сони и Гамбурга едут Исидор Любимов и Дмитрий Фурманов; первый — начальник снабжения всего фронта, второй — начальник политотдела, и все живут мечтой о Туркестане, хотя и знают: там помимо солнца и земного изобилия банды басмачей, белогвардейские отряды, жизнь, пропитанная средневековьем.

Фрунзе поднялся с дивана, прошел в купе. Соня спала на нижней полке, подложив ладонь под щеку. Он сел напротив жены, с нежностью посмотрел на ее бледное, с болезненным румянцем лицо. Милая Соня, она сопутствует ему во всех походах, стоически переносит лишения и неудобства. Болезнь подтачивает ее, и нет лекарства, чтобы помочь.

На снежной равнине замелькали заборы, мазанки, здания; поезд подходил к Актюбинску, придавленному лохматым зимним небом и такой страшной бедой, о которой Фрунзе еще не имел представления.

На вокзале командир актюбинского гарнизона доложил командарму: большинство бойцов лежат в госпитале.

— Тиф, — упавшим голосом добавил он, и слово это прозвучало особенно зловеще.

— В госпиталь, — приказал Фрунзе.

— Я не могу вас подвергнуть опасности..,

— В госпиталь! — вспыхнул Фрунзе.

Он, многократно смотревший в глаза смерти, видавший кровавые поля, усеянные убитыми, был до глубины души потрясен открывшимся зрелищем.

Госпиталь располагался в глинобитном бараке с разбитыми стеклами, зияющими дырами в потолке. На голом полу вповалку лежали больные и мертвые; вши покрывали всех шевелящейся массой. Омерзительные запахи тления и нечистот висели в спертом воздухе.

— Это ужасно! Нет, это чудовищно! Где главный врач? — закричал Фрунзе.

Из угла выступил бородатый старик в грязном халате поверх полушубка.

— Я главный врач...

— Вы? Вы... — обжигаясь яростью, выдохнул Фрунзе. — Расстрелять его! Немедленно! Сейчас же!

Врач закрыл бородатое лицо ладонями и зарыдал.

— Что я могу поделать один? Все санитары умерли. Фельдшер в тифозном бреду. Нет лекарств, нет ни полена дров, даже половицы пришлось сжечь. Не успеваю выносить трупы. Если не принять экстренных мер, жители вымрут... — бормотал он, и от несвязной речи его сжалось сердце командующего.

Фрунзе почувствовал острую боль и тоску. Старый доктор был действительно бессилен перед такой катастрофой, а за трагический свой героизм он достоин награды, не пули.

— Оставьте в покое доктора, пусть исполняет свой долг, — повернулся Фрунзе к командиру гарнизона. — А вы — за дело! Выгрузить все дрова из моего поезда — и в госпиталь. Все здоровые мобилизуются на борьбу с эпидемией, я задержусь с отъездом.

Ни прежде, ни позже не испытывал Фрунзе такого прилива энергии.

В Оренбург, в Самару полетели телеграммы: эшелонов с дровами, и как можно скорее! По городу собирали чистое белье для больных, мужчины ломали заборы, снимали крыши с учреждений и пилили на дрова, женщины мыли полы и стены в госпитале, проводили дезинфекцию домов и служебных помещений.

Вместе с ним работали Соня, Фурманов, Любимов, Гамбург. Все, рискуя заразиться тифом, ухаживали за больными.

Одиннадцать суток продолжалась эта борьба. Фрунзе спал урывками, и Гамбург сказал ему как бы между прочим:

— Поостерегись, Михаил, ты же в ответе за весь Туркестанский фронт...

— Здесь умирает тысяча человек в сутки — ни одно сражение не вырывало у нас столько жертв. К чему революция, если вымрет Россия? К чему все наши слова о будущем, если станет мертво настоящее? — с горечью ответил Фрунзе.