Гроздь

“О, любовь, ты светла и крылата…”

О, любовь, ты светла и крылата, — но я в блеске твоем не забыл, что в пруду неизвестном когда-то я простым головастиком был.

Я на первой странице творенья только маленькой был запятой, — но уже я любил отраженья в полнолунье и день золотой.

И, дивясь темно-синим стрекозкам, я играл, и нырял, и всплывал, отливал гуттаперчевым лоском и мерцающий хвостик свивал.

В том пруду изумрудно-узорном, где змеились лучи в темноте, где кружился я живчиком черным, — ты сияла на плоском листе.

О, любовь. Я за тайной твоею возвращаюсь по лестнице лет… В добрый час водяную лилею полюбил головастик-поэт.

ГЛАЗА

Под тонкою луной, в стране далекой, древней, так говорил поэт смеющейся царевне:

Напев сквозных цикад умрет в листве олив, погаснут светляки на гиацинтах смятых, но сладостный разрез твоих продолговатых атласно-темных глаз, их ласка, и отлив чуть сизый на белке, и блеск на нижней веке, и складки нежные над верхнею, — навеки останутся в моих сияющих стихах, и людям будет мил твой длинный взор счастливый, пока есть на земле цикады и оливы и влажный гиацинт в алмазных светляках.

Так говорил поэт смеющейся царевне под тонкою луной, в стране далекой, древней…

“Пускай все горестней и глуше…”

Пускай все горестней и глуше уходит мир в стальные сны… Мы здесь одни, и наши души одной весной убелены.

И вместе, вместе, и навеки, построим мир — незримый, наш; я в нем создал леса и реки, ты звезды и цветы создашь.

И в этот век огня и гнева мы будем жить в веках иных — в прохладах моего напева, в долинах ландышей твоих.

И только внуки наших внуков — мой стих весенний полюбя — сквозь тень и свет воздушных звуков увидят — белую — тебя…

III. УШЕДШЕЕ

ПАСХА

Я вижу облако сияющее, крышу блестящую вдали, как зеркало… Я слышу, как дышит тень и каплет свет… Так как же нет тебя? Ты умер, а сегодня сияет влажный мир, грядет весна Господня, растет, зовет… Тебя же нет.

Но если все ручьи о чуде вновь запели, но если перезвон и золото капели — не ослепительная ложь, а трепетный призыв, сладчайшее “воскресни”, великое “цвети”, — тогда ты в этой песне, ты в этом блеске, ты живешь!..

1922

“Молчи, не вспенивай души…”

Молчи, не вспенивай души, не расточай свои печали, — чтоб слезы душу расцвечали в ненарушаемой тиши.

Слезу — бесценный самоцвет — таи в сокровищнице черной… В порыве скорби непокорной ты погасил бы тайный свет.

Блаженно-бережно таи дар лучезарный, дар страданья, — живую радугу, рыданья неизречимые твои…

Чтоб в этот час твои уста, как бездыханные, молчали… Вот — целомудрие печали, глубин священных чистота.

ТРИСТАН

I. "По водам траурным и лунным…"

По водам траурным и лунным не лебедь легкая плывет, плывет ладья и звоном струнным луну лилейную зовет. Под небом нежным и блестящим ладью, поющую во сне, с увещеваньем шелестящим волна передает волне.

В ней рыцарь раненый и юный склонен на блеклые шелка, и арфы ледяные струны ласкает бледная рука.

И веют корабли далече и не узнают никогда, что это плачет и лепечет — луна ли, ветер иль вода…

II. "Я странник. Я Тристан. Я в рощах спал душистых…"

Я странник. Я Тристан. Я в рощах спал душистых и спал на ложе изо льда. Изольда, золото волос твоих волнистых во сне являлось мне всегда.

Деревья надо мной цветущие змеились; другие, легкие, как сны, мерцали белизной. Изольда, мы сходились под сенью сумрачной сосны.

Я тигра обагрял средь тьмы и аромата, и бег лисицы голубой я по снегу следил. Изольда, мы когда-то вдвоем охотились с тобой.

Встречал я по пути гигантов белоглазых, пушистых, сморщенных детей. В полночных небесах, Изольда, в их алмазах ты не прочтешь судьбы моей.

1921

“Ты видишь перстень мой? За звезды, за каменья…”

Ты видишь перстень мой? За звезды, за каменья, горящие на дне, в хрустальных тайниках, и на заломленных русалочьих руках, его я не отдам. Нет глубже упоенья, нет сладостней тоски, чем любоваться им в те чуткие часы, средь ночи одинокой, когда бывает дух ласкаем и язвим воспоминаньями о родине далекой… и многоцветные мне чудятся года, и колокольчики лиловые смеются, над полем небеса колеблются и льются, и жаворонка звон мерцает, как звезда… О, прошлое мое, я сетовать не вправе! О, Родина моя, везде со мною ты! Есть перстень у меня: крупица красоты, росинка русская в потускнувшей оправе…