Грозный эмир
Шрифт:
– А как же Халеб? – вспомнил о самом главном аль-Кашаб.
– Саббах при первом же удобном случае отдаст город королю Болдуину. Халеб станет платой франкам за участие в войне против сельджуков.
– Но ведь это невозможно! – вскричал потрясенный кади шиитов. – Война с сельджуками приведет к гибели мусульманского мира. Аллах не допустит поругания наших святынь. В единстве наша сила и наше спасение.
– Я тоже так думаю, почтенный аль-Кашаб, иначе не сидел бы сейчас перед тобой с душой, полной горестных предчувствий.
– Я пошлю гонца к эмиру Тимурташу! – подхватился с места аль-Кашаб. – Он обязан защитить Халеб, завещанный ему отцом.
– Не в обиду тебе будет сказано, кади, но это очень неудачный выбор, – покачал головой Андроник. – Сын великого Ильгази молод, изнежен и трусоват. Он не откликнется на твой зов. И, наверное, будет прав. Ибо Тимурташ не рожден полководцем, и люди за ним не пойдут.
– И что ты предлагаешь?
– Я слышал, что султан Махмуд назначил почтенного Бурзука атабеком Мосула. Это решение я считаю разумным.
– Но Бурзук потерпел поражение от Рожера Анжерского, что обернулось катастрофой для мусульманского мира!
– Ты преувеличиваешь, почтенный аль-Кашаб, – мягко поправил хозяина красноречивый гость. – Для Халебского эмирата это поражение оказалось чувствительным,
– Я одного не могу понять, – с подозрением покосился на даиса кади шиитов, – почему ты так хлопочешь о городе Халебе?
– Не о Халебе речь, – горько усмехнулся Андроник. – Я родился в Антиохии, и судьба Сирии мне не безразлична. Мой отец был мусульманином, мать – христианкой. Я стал исмаилитом в достаточно зрелом возрасте. Я пять лет учился в Доме Знаний в Каире. Я пошел за шейхом Гассаном потому, что он не видел разницы между сирийцем и арабом. Мне казалось, что новый Махди сможет связать сирийцев, тюрков, персов, арабов в одно несокрушимое целое. Но я прекрасно понимал и понимаю, что это случится не сегодня и не завтра. Бузург-Умид уверен в обратном. Он вообразил себя носителем Великого Разума, способным объединить всех – шиитов, суннитов, исмаилитов, иудеев и даже христиан. Я не хочу участвовать в чужом безумии, почтенный аль-Кашаб, и именно поэтому я здесь, в твоем доме, хотя мне проще было бы поладить с Саббахом.
– А Саббах, выходит, верит в скорое пришествие Махди? – нахмурился аль-Кашаб.
– Трудно сказать, во что верит потерявший родину человек на краю могилы. Но многим ассасинам пророчества Бузург-Умида пришлись по душе. Им есть за что ненавидеть сельджуков, ты это знаешь, кади. А потому они обрушатся на них по первому же слову нового шейха, не слишком заботясь о последствиях подобного шага.
– А сколько ассасинов сейчас находятся в Халебе? – спросил аль-Кашаб, пристально глядя на Андроника.
– Если брать вместе с семьями, то несколько тысяч, – спокойно ответил даис. – Я назову тебе имена самых влиятельных из них, это будет моим вкладом в борьбу с безумием, охватившим наш мир.
– Я принимаю твой дар, почтенный Андроник, от лица всей шиитской общины города Халеба, – склонил голову перед чужой самоотверженностью аль-Кашаб. – И обращаюсь к тебе с просьбой. Только ты способен убедить атабека Бурзука в серьезности положения. Я отправлю ему письмо, которое подпишут все уважаемые мужи города Халеба, но правитель Мосула слишком осторожен, чтобы бросаться в омут с головой. Расскажи ему все, даис. Возможно, в атабеке проснется совесть, и он откликнется на отчаянный призыв своих единоверцев.
Благородный Болдуин почти не сомневался в том, что город Халеб падет ему в руки как перезрелый плод, а потому не торопился с осадой. Два года, проведенных в плену, давали ему право на отдых, пусть и непродолжительный. Он заявил об этом коннетаблю де Руси и сенешалю храмовников, торопивших его с началом боевых действий. Короля поддержал старый Ле Гуин, заявивший, что без участия благородного Понса поход к стенам Халеба будет слишком опасным. Антиохия только-только начала оправляться от поражения шестилетней давности. Ее юные защитники хоть отпустили усы, но опыта войны с мусульманами им не хватало. Благородного Ричарда поддержала Констанция, боявшаяся за юного сына. Коннетабль и сенешаль вынуждены были отступить перед упрямством короля, вкушающего радости жизни. Ибо празднества по случаю брака Боэмунда Антиохийского и Алисы Иерусалимской продолжались в городе уже месяц, сильно утомив если не участников, то, во всяком случае, горожан, опасавшихся новых налогов по случаю затянувшегося пира. Благородный Болдуин уже заявил громогласно, что город Халеб станет его подарком зятю и дочери, но и после этого бесспорно благородного жеста не спешил отрываться от стола. Пьяницей король не был, но покушать любил. В этом с ним мог тягаться разве что благородный Гуго де Сабаль. Но если Болдуин толстел от излишеств, то барон Латтакии сохранял стройность фигуры на зависть благородным мужам, терявшимся в догадках, куда уходит столько пищи. А некоторые вообще полагали, что Сабаля следует посадить на хлеб и воду, ибо он способен в одиночку разорить Антиохийское графство. А уж на пару с королем Болдуином – тем более. Шутка шевалье де Бари понравилась всем, включая прекрасных дам, но, к сожалению, огорчила барона Латтакии, который невесть почему счел себя оскорбленным. Благородный Гишар, коему совсем недавно исполнилось двадцать два года, поплатился за свою неуместную веселость правым ухом, почти начисто отстриженным мечом разъяренного Сабаля. К счастью, более тяжкие для шевалье де Бари последствия предотвратила благородная Сесилия, смело вмешавшаяся в мужскую ссору и обозвавшая пьяного Гуго дураком. Это незначительное, в общем-то, происшествие отрезвляюще подействовало на благородного Болдуина, и он, наконец, объявил общий сбор. На что Владислав де Русильон не без ехидства заметил, что ухо Гишара де Бари не слишком большая плата за богатый город. В этот раз сочли себя оскорбленными шевалье де Саллюст и де Вилье, ближайшие друзья шутника Гишара, однако их праведный гнев остался без последствий. Во-первых, благородные Пьер и Альфонс не рискнули бросить вызов Русильону, слывшему непобедимым бойцом, а во-вторых, король Болдуин заявил, что не потерпит стычек и поединков во время похода.
Граф Понс, наконец-то, добрался до Антиохии, где уже более полумесяца развлекалась его жена. Все тот же неугомонный Гишар де Бари намекнул, теперь уже в узком кругу, что графу Триполийскому, по всей видимости, мешали рога, которыми его наградила распутная Сесилия. Люди вокруг собрались вроде бы надежные, да и барон де Санлис, хозяин дома, слыл неболтливым человеком, но слова Гишара каким-то образом дошли до Венсана де Лузарша, поклявшегося отрубить шутнику не только ухо, но и язык. Угроза была нешуточной, учитывая буйный нрав Лузарша, слывшего грозой города Триполи, поэтому благородный Ричард Ле Гуин вынужден был лично обратиться к графине Сесилии с просьбой, унять Венсана, пользующегося непроверенными слухами. То ли у благородной Сесилии чувство юмора было развито лучше, чем у Лузарша, то ли она не сочла шутку обидной для своего самолюбия, но графиня пошла навстречу старому рыцарю и заверила его, что не допустит кровопролития среди благородных шевалье. Благо и Гишару, и Венсану очень скоро представится возможность, показать свою доблесть в бою.
Десять тысяч конных франков двинулись к Халебу в сопровождении обоза и пяти тысяч пехотинцев.
Крестоносцы не собирались штурмовать город, во избежание больших потерь, а что касается осады, то она не сулила больших хлопот. Коннетабль де Руси и барон де Крийон задолго до начала похода перекрыли все дороги, ведущие в Халеб. Город уже сейчас испытывал трудности с продовольствием, что должно было подвигнуть его население к выражению покорности христианскому владыке, настроенному к халебцам скорее благожелательно, чем враждебно. Во всяком случае, сенешаль Ролан де Бове заверил короля и графа Понса Триполийского, что правитель Халеба бек Саббах, человек немолодой и умудренный опытом, не станет напрасно лить кровь ни мусульманскую, ни христианскую. Тем более что помощи ему ждать в сущности неоткуда.Увы, этот оптимистический прогноз храмовника не оправдался. К счастью, дозорные вовремя обнаружили приближение огромной сельджукской армии, превосходящей франков числом едва ли не вдвое. Захваченные в плен туркмены показали, что возглавляет это невесть откуда явившееся войско ни кто иной, как атабек Мосула почтенный Бурзук, разоривший в свое время немало городов и сел на территории Сирии, Ливана и Палестины. Поражение Бурзука в не таком уж далеком тысяча сто пятнадцатом году смело можно было считать даром небес. Ибо атабек дошел почти до Иерусалима, который в ту пору просто некому было защищать. Опытный сельджукский военачальник допустил десять лет назад только одну ошибку, ставшую для него роковой, – он позволил своей армии растянуться на марше, чем сумел воспользоваться Рожер Анжерский, разгромивший сельджуков по частям. Коннетабль де Руси, активный участник тех событий, очень высоко оценивал полководческий дар Бурзука и его умение управлять людьми. Тем не менее, он настоятельно советовал Болдуину атаковать сельджуков сразу, не давая им опомниться и связаться с союзниками в Халебе. К сожалению, у короля Иерусалимского нашлись и другие советчики, которые убедили его отвести крестоносцев от стен города на ближайшую равнину, густо поросшую кустарником. По мнению Понса Триполийского и барона де Крийона, заросли должны были помешать сельджукской коннице маневрировать, что неизбежно дало бы преимущество франкам. Однако атабек Бурзук не хуже крестоносцев знал все достоинства и недостатки местности, окружающей Халеб, а потому уклонился от сражения в невыгодных для себя условиях. Зато у него хватило ума и смелости, воспользоваться оплошностью своих врагов, и безлунной ночью подойти к городским стенам.
Почтенный Саббах был абсолютно уверен, что открывает ворота франкам, а осознание непоправимой беды пришло к нему вместе с ударом кинжала в сердце, нанесенном твердой рукой кади шиитов аль-Кашаба. Всего же за одну страшную ночь сельджуки атабека Бурзука вырезали в Халебе несколько тысяч исмаилитов и ассасинов, включая детей и женщин, подавляющее большинство которых даже не подозревало о замыслах своих вождей. Эта резня произвела на халебцев столь жуткое впечатление, что они на протяжении трех дней не выходили из домов, дабы не попадаться на глаза разгулявшихся на улицах города мамелюков и туркменов. Дабы поправить положение и обелить себя в глазах обывателей, атабек Бурзук пошел проторенным путем, то есть женился на дочери эмира Ридвана, успевшей уже дважды стать вдовой. Халебцы встретили весть о браке нового правителя нервным смехом и обратились к нему с нижайшей просьбой, прекратить в честь столь знаменательного события разбои и грабежи, чинимые вот уже в течение недели его людьми. Атабек внял просьбе горожан и укротил туркменов, разместив большую часть из них по окрестным крепостям. Умиротворенный аль-Кашаб, собрал самых почтенных мужей Халеба и явился к атабеку с выражением горячей благодарности за помощь и поддержку в трудный для города час. Атабек Мосула, человек уже далеко не молодой, с лицом иссеченным морщинами и шрамами, выслушал беков и купцов, благосклонно принял поднесенные дары и заявил во всеуслышанье, что война с неверными только начинается, и что он надеется на поддержку в деле, угодном Аллаху, не только халебцев, но и всех мусульман Сирии и Месопотамии. Почтенные халебцы с охотою откликнулись на его призыв, но выразили устами аль-Кашаба робкое сомнение в готовности эмиров и беков ближайших городов откликнуться на призыв воинственного атабека. Маловеры были посрамлены, когда в Халеб явился правитель Мардина почтенный Тимурташ с пятью тысячами отборных воинов и с горячим желанием в сердце посчитаться с франками за все беды и обиды, которые они нанесли мусульманам. Причиной столь необычного поведения трусоватого сына Ильгази стало предательство Жозефины, бежавшей от юного эмира накануне вступления Бурзука в Халеб. Аль-Кашаб, узнавший о горе Тимурташа от беков его свиты, не преминул поделиться добытыми сведениями с атабеком. Старый Бурзук вдоволь посмеялся над горестями юного эмира, но принял его с почетом и даже пообещал вернуть под его руку Халеб в случае победы над франками. А победа эта, по мнению многих сведущих людей, была не за горами, ибо атабеку Мосула в течение нескольких недель удалось почти удвоить свои силы, достигавшие теперь сорока тысяч человек. К сожалению, почтенный Бурзук не торопился с наступлением на ненавистную Антиохию, что вызвало беспокойство у почтенного аль-Кашаба. Халебскому эмирату трудно было прокормить такую прорву людей, и в городе возникли проблемы с продовольствием. Кади шиитов уже дважды намекал грозному атабеку на бедственное положение халебцев, но почтенный Бурзук даже бровью не повел на его жалобы. Правитель Мосула, похоже, ждал каких-то важных вестей из Багдада и оказался прав в своем долготерпении. Багдад восстал против сельджуков в конце осени. Бек Омар, по наущению халифа Мустаршида Биляха, поднял арабов на борьбу с сельджуками. Турки были выбиты из города, а султан Махмуд укрылся в Хазанкейфе под крылышком не слишком надежного эмира Сукмана ибн Артука. По Халебу загуляли слухи, один ужаснее другого. Нашлись очевидцы, которые собственными глазами видели казнь султана Махмуда, повешенного доблестным беком Омаром. Напряжение в городе нарастало. Турки зло косились на арабов, а те готовились дать им отпор. Иные горячие головы прославляли халифа Мустаршида, другие вслух обзывали его предателем. Кади шиитов аль-Кашаб сразу и бесповоротно встал на сторону султана Махмуда и лично казнил пятерых арабов, призывавших соплеменников к бунту. Бурзук высоко оценил деятельность аль-Кашаба, вернув ему звание визиря и право суда не только над шиитами, но и над суннитами. Атабек уже готов был двинуть свою армию на Багдад, когда почтенный Андроник привез ему письмо султана с благодарностью за поддержку и известием, что нужда в ней уже отпала. В окружении Махмуда нашелся герой, наголову разгромивший бека Омара и вернувший под руку султана благословенный Багдад. Халиф Мустаршид отрекся от своего подручного, публично назвав его врагом ислама и ставленником ассасинов. За что ему была сохранена жизнь. В частном разговоре Андроник поведал заинтересованному аль-Кашабу подробности этого события, потрясшего весь мусульманский мир.