Грозный год - 1919-й (Дилогия о С М Кирове - 1)
Шрифт:
– Сам-то был там?
– Был, Иван Макарович. Прорыв, казалось, был неминуем, но случилось чудо.
– У тебя все чудо и чудеса!
– рассмеялся Боронин.
– Будь добр, позови Семена, побриться хочу.
Начальник штаба вышел из палатки и вскоре вернулся с Семеном. Тот раскрыл чемоданчик, разложил на полу свой нехитрый инструмент, взбил мыльную пену в солдатском котелке и стал намыливать лицо комдива.
– Ну, рассказывай про чудо, - попросил Боронин.
– На участке коммунаров, вот здесь, - начштаба показал на карте, прорыв казался неминуемым. Половина отряда и фланговые пулеметы выбыли из строя в первый же час боя. В других выкипела вся вода в кожухах, а сменить
– Как сейчас дела?
– Все атаки отбиты. Взяты пленные. При мне две пушки у Корнеева были разбиты, а две еще стреляли. Расчеты побиты, много раненых. Если Корнеев останется в живых - будет чудо.
– Так и чудо?
– Чудо, Иван Макарович...
Боронин с Петькой Сидорчуком скакали на участок обороны Коммунистического отряда и Командных курсов. Они легко пронеслись первые шесть верст по каменистой и гулкой земле, потом поехали шагом. Начались барханные пески.
У границы барханных песков толпился народ. Здесь было нечто вроде перевалочного пункта. В ряд стояли телеги, фургоны, грузовые машины, дожидаясь разгрузки. Возле фургонов, водовозных бочек сидели и лежали раненые полевого околотка.
Несколько поодаль отдыхала маршевая рота, только что прибывшая из Астрахани. Бойцы щелкали затворами новеньких винтовок, пересчитывали патроны, делили наперстком махорку. К маршевикам присоединилась группа красноармейцев из околотка. Это были легко раненные во вчерашнем бою добровольцы из тыла дивизии; сегодня они вновь шли на передовые позиции.
Боронин спешился, подошел к маршевикам, постоял позади, послушал, что говорит их молодой взъерошенный политком.
– По какому поводу речь держит?
– спросил Боронин рядом стоящего красноармейца.
Тот вобрал голову в плечи, смущенно сказал:
– Ребята получили провиант, и вроде как бы не дали сахару. Вот товарищ комиссар и объясняет, почему это получилось.
Боронин снова прислушался.
– Я солдат и говорю с вами как солдат с солдатами, - сказал комиссар, резким движением кулака рубя воздух.
– Сахару нет и не будет в ближайшее время!.. Не будет и хлеба!.. Не будет и глотка воды - впереди степь, ни одного колодца! Ничего не будет, товарищи, а воевать придется! За землю, за волю, за лучшую долю! Придется гнать деникинцев, рубить их в песках!
Закончив свою короткую, но горячую речь, комиссар выхватил шашку из ножен и крикнул:
– Смерть Деникину! Даешь Кавказ!
Маршевики повскакали с песка, забыв и про махорку и про патроны. Подняв винтовки, они клялись отомстить кадету.
Взволнованный всем происшедшим, Боронин отодвинул впереди стоящего красноармейца, прошел в середину круга:
– Товарищ комиссар сказал вам правду. Ничего сейчас нет, а воевать будем! Это так, товарищи бойцы.
– Положив руку на эфес шашки, Боронин посмотрел вокруг себя.
– Нам, старым солдатам, не такое еще пришлось пережить... Есть ли среди вас старые солдаты? Кто немца бил или воевал в японскую?
В задних рядах поднялась рука:
– Есть, товарищ комдив! Солдат Зубцовского полка Степан Скворцов!
– Еще кто?
Поднялась вторая рука:
– Солдат Апшеронского полка Семен Еропкин!
– Еще?..
Справа раздался тихий, приглушенный голос:
– И я, товарищ комдив...
– Прохор?!
– Так точно, товарищ комдив.
Хозяин конного парка штаба дивизии Прохор был человеком
суетливым, работящим и хозяйственным, с характерной привычкой, по которой его можно было признать за версту: любил старик размахивать руками, шел ли он по улице или же ругался с ездовыми. В дивизии Прохора недолюбливали за излишнюю суетливость, но считались, как с личным другом комдива, к которому он имел свободный доступ и с которым, как говорили злые языки, на досуге и в "козла" играл, и чаек попивал из самовара.Но сейчас Прохор был какой-то притихший, его вечно размахивающие руки прижимали к груди винтовку, а глаза - широко открыты, полны решимости и самой отчаянной отваги.
Боронин посмотрел в эти глаза и понял: на подвиг идет старый друг. Он обнял его за плечи, ласково пожурил за побег из штаба, но Прохор сухо и сдержанно ответил:
– В штабе меня заменят - не велика птица; считай, что простой конюх...
Боронин склонил перед ним голову:
– Спасибо, Прохор.
Услышав это трогательное "спасибо", Прохор стал озираться по сторонам, точно спрашивая у товарищей: "Да за что это, братцы?" И вдруг нашелся, грозно поднял винтовку, крикнул:
– Смерть кадету!
И точно оглушенный своим криком, он все стоял с поднятой винтовкой, пока кто-то из рядом стоящих не толкнул его в плечо.
Боронин сказал:
– Ты вот, Прохор, расскажи бойцам, как мы воевали против немца, как били кадета в прошлом году. Расскажи, расскажи! Пусть послушают старого солдата!
Прохор молчал.
– Уж расскажи, дядь Прохор!
– раздалось позади.
– Вот видишь, просят. Ты и расскажи! Как мерзли в снегах, как воевали... Без снарядов, без патронов... Для молодого жизнь бывалого солдата - хороший пример!
Боронин вышел из круга. Петька подвел ему коня, и они ускакали, подняв пыль столбом...
По барханам цепочкой шли бойцы. На плечах они несли мешки с хлебом, рогожные кули с воблой и жмыхом, цинковые ящики с патронами, бидоны с водой. Шли артиллеристы, сгибаясь под тяжестью санитарных носилок, на которых они несли снаряды к своим пушкам.
Обогнав вереницы бойцов, Боронин поехал шагом. Навстречу, как по волнам, то исчезая, то вновь появляясь, брели две женщины... Обе были в косынках медицинских сестер. Одна - невысокого роста, лет сорока, полная, с выбивающимися из-под косынки рыжими волосами; другая - худенькая, стройная, с длинными косами, падающими на грудь. Женщины тащили по песку волокушу, в которой лежал раненый в почерневших бинтах. Что-то знакомое показалось Боронину в их лицах. Где он их видел?
– Кого несете, голубушки?
– спросил он, остановив коня.
Женщины перевели дыхание, и молоденькая, с косами, не без гнева сказала:
– Да ведь это же Пиня, товарищ командир. Подносчик снарядов!
О Пине она говорила так, словно он был полководцем, а не подносчиком снарядов на батарее Василия Корнеева. Он славился тем, что за один рейс по пескам, за пять верст, приносил два ящика.
Боронина поразили руки раненого, покойно лежавшие на груди: огромные, узловатые, точно корни дерева.
– Пиня, Пиня!.. Ах да, слышал, - притворился Боронин.
– Как, дорогой, батарея Корнеева? Не слышал: жив, убит Корнеев?
Пиня повернул в сторону комдива мертвенно бледное лицо, изъеденное оспой:
– Из боя я вышел утром, товарищ командир... При мне еще две пушки стреляли. Нашу пушку разнесло прямым попаданием... Всех в расчете поубивало, а меня осколком резануло да волной пришибло... Все рябит в глазах, да звон стоит в ушах. Корнеев тоже, наверное, убит или, может, ранен... Стоял он саженях в пяти от нас, у пушки Тисленко, но в них тоже попал снаряд...
– Пиня попросил воды и замолк.