Грозовой август

Граница молчала. Но вот в тумане кто-то зашевелился — выплыла приметная фигура Драгунского. За ним шли, тяжело ступая, автоматчики с какой-то ношей. Великолепно видевший ночью Мусин первым разгадал тайну ночного взрыва и, сложив рупором ладони, объявил:

— Сегодня на рассвете на одном из участков задержан матерый диверсант — дикая коза!

И все увидели рыжеватую тонконогую косулю, которую несли автоматчики. Глаза у косули выпучены от страха, подбрюшие и белое пятно у короткого хвоста опалены взрывом: она наскочила на минное поле.

Убитую козу положили на траву у бруствера траншеи.

— Проклятая животина, — ругался Драгунский. — Всю границу взбудоражила. — Он подошел к Иволгину, сказал: — Вот так-то, гвардия, мы и воюем: не спим, вскакиваем как сумасшедшие, а толку... Даже нарушители перевелись! Одни козы шляются...

Будыкин объявил отбой тревоге и направился вместе с Викентием Ивановичем к землянкам. За ними побежала и Аня Беленькая. Валерий со смешанным чувством досады и тайного благоговения посмотрел ей вслед. Аня в этот момент показалась ему чем-то похожей на быстроногую степную косулю — такая же стройная и красивая, такая же пугливая и неуловимая.

Из-за пограничной сопки показался алый краешек солнца, падь Урулюнгуй сразу посветлела. Заблестели шелком ковыльные метелки, засеребрились былинки прошлогоднего пырея. Валерий медленно побрел вслед за Аней, роняя на ходу невнятные слова:

— И там, где пахло росой, я кончил ей жизнь...

XIII

Серое здание с массивными квадратными колоннами — штаб Забайкальского фронта — стояло на площади в центре Читы. Окна тускло смотрели на улицы, будто присыпанные золой, темнели опустевшие подъезды. Обезлюдел и скверик с тощими кустиками акаций напротив штаба.

Между тем за толстыми каменными стенами шла напряженная жизнь. Стучали телеграфные аппараты, телетайпы, приходили донесения, отправлялись зашифрованные приказы. Над картами сидели истомленные ночной работой штабисты.

Уже стемнело. Настольная лампа льет на стены мягкий матовый свет.

Генерал Державин просматривает шифровки о прибывших с запада частях и грузах, о вырытых в монгольской степи колодцах и тут же делает пометки на карте. Как и все в штабе, он привык довольствоваться тремя-четырьмя часами сна. Да и какой может быть сон, когда надвигается на Забайкалье военная страда?

Через Читу идут вереницы запыленных теплушек с бойцами, укрытые брезентами платформы, загруженные танками, орудиями и самолетами, цистерны с горючим, вагоны с боеприпасами, продовольствием и прочим воинским имуществом. Все это надо вовремя разгрузить, расставить по местам, и сделать тихо, без суеты и шума, чтобы преждевременно не насторожить врага.

Телефонный звонок оторвал Державина от работы.

— Викентий? Какими судьбами? — удивился он, узнав голос Русанова.

— По делам службы, — послышалось в трубке.

Генерал хотел заказать шурину пропуск, но в кабинет торопливо вошел порученец и сообщил, что Державина вызывает сам хозяин.

Командующий фронтом генерал-полковник Ковалев — большеголовый, несколько медлительный, со щеткой черных усов — встретил Державина неопределенным, даже несколько растерянным взглядом.

— Только что мне звонил с вокзала какой-то генерал-полковник Морозов. Говорит — из инспекции, просил помочь добраться до нашего штаба. Я ничего не знаю о нем.

— Ни о каком Морозове телеграммы не поступало.

— Что за инкогнито? — Ковалев пожал плечами. — Прошу вас, Георгий Ферапонтович, поезжайте на станцию и выясните, что это за инспекция. К чему вообще эти внезапные рейды в такое время?..

В бюро пропусков Державин отыскал Русанова, вручил ему ключ от своей квартиры и, пообещав через полчаса быть дома, поехал на вокзал.

Редкие электрические лампочки тянулись цепочками вдоль вечерних улиц. Железнодорожная станция погружена в полумрак, как в самые трудные военные годы.

У входа в вокзал Державина встретил незнакомый полковник. Узнав, что генерал ищет Морозова, вызвался его проводить. Возле водонапорной башни, где кончался тускло освещенный перрон, стоял короткий, всего в три вагона, пассажирский состав.

— Прошу вас, — сказал полковник и вслед за Державиным вошел в тамбур.

Державин открыл дверь и увидел перед собой за столиком маршала Малиновского и члена Военного совета 2-го Украинского фронта генерала Тевченкова. У окна салон-вагона стоял еще один генерал, которого Державин не знал.

— Товарищ марш... — начал было Державин, приподняв к фуражке руку, но, увидев на погонах Малиновского вместо маршальских звезд три генеральские, — смутился. — Ничего не понимаю...

— Он, видите ли, нас не узнает, своих однополчан не признает, — шагнул ему навстречу Малиновский. И, протянув руку, отрекомендовался: — Генерал-полковник Морозов. Так надо, — совсем тихо добавил он.

— Понимаю, — сообразил наконец Державин. — Ну вы хотя бы эзоповскую телеграммку...

— «Не надо оваций!» — говаривал мой знаменитый земляк, — пошутил маршал.

— Родион Яковлевич, он, чего доброго, еще убежит, — засмеялся Тевченков. — Получится конфузия, как у Мерецкова. — И он рассказал, как маршал Мерецков в таком же «разжалованном» виде ехал в Хабаровск. В Омске или Новосибирске на вокзал приехал повидаться с ним старый приятель. Увидел маршала в генеральских погонах и ужаснулся: «Кирилл! Что с тобой?» И отступил к своей машине: «Извини, говорит, у меня совещание!» Испугался, видно, как бы не обвинили за дружбу с «разжалованным».

— Да-а, батенька мой, интересная получилась встреча! — сказал Державин.

Малиновский вместе с другими вышел из вагона, и в машине Державина они поехали в штаб фронта.

Генерал-полковник Ковалев сразу узнал Малиновского, быстро поднялся с кресла, пошел ему навстречу.

— Так вот он кто — генерал-полковник Морозов! Нехорошо, однако, обманывать своего бывшего командующего, — сказал Ковалев.

— Что поделаешь, Михаил Прокофьевич. Обстоятельства заставляют, — ответил, здороваясь, маршал и оглядел своего бывшего начальника.

В тридцатые годы комкор Ковалев командовал Особым Белорусским военным округом, а полковник Малиновский служил тогда под его началом в кавалерийской группе Жукова. Много воды утекло с тех пор. Постарел Ковалев — засеребрилась его голова, залегли на лице морщинки, и только жесткие короткие усики по-прежнему были смолисто-черными — не поддавались времени.

— Давненько, давненько не видел я своего испанца, — мягко сказал Ковалев, пригласил сесть гостей и опустился в кресло. — Как вы от нас в Испанию уехали, с тех пор мы и не виделись, — припомнил он.