Грозовой август

На днях Иволгин сделал еще одно открытие: оказывается, Посохин — вполне грамотный человек. Сам пишет письма старшему сыну — строго наказывает служить верой и правдой. Сам пишет и куму Северьяну. И только своей привередливой Матрене писать не решается — поручает Юртайкину: уж больно складно получается у Сеньки. До слез прошибить может!

Поликарп и читает прилично. Возьмет газету, вытянет руки на всю длину — и пошел по строчкам сверху донизу. Сеня Юртайкин в таких случаях обязательно подхихикнет:

— Мартышка к старости слаба глазами стала...

Посохина такие шутки нисколько не смущают, на шутку отвечает шуткой:

— Глаза-то у меня хорошие, только руки короткие.

Иволгину было непонятно: зачем Посохин выдает себя за неграмотного человека? Видимо, делает он это по своей скромности. А может быть, хитрит. Ведь с неграмотного меньше спроса. Можно и Черчилля при случае ругнуть и про второй фронт по-своему потолковать. А в случае чего: по темноте болтнул. С неграмотного взятки гладки.

Сегодня Иволгин хотел пойти к комбату, попросить, чтоб оставил во взводе Посохина, да раздумал: может быть, Поликарп сам выхлопотал себе комендантскую должность? Пусть остается — целее будет. Ведь у него четверо ребятишек — один другого меньше.

Размышляя о Посохине, Иволгин начал дремать. От вязкой темноты слипались глаза. Из траншеи доносилось негромкое воркование бутугурского поэта:

— За древним Валом Чингисхана цвитэ маньчжурская сосна...

Но и поэт умолк. Воцарилась полная тишина. И вдруг быстрый шепот Баторова:

— Стреляют! Слышите?

— Кто стреляет? — вскочил Иволгин, мигом согнав с себя дремоту.

Со стороны границы донеслось еще несколько выстрелов.

— Может, опять коза? — спросил Посохин.

— Разрешите разведать? — вызвался Баторов. Уловив кивок командира, рванулся по склону вниз. За Баторовым побежали автоматчики его отделения.

Иволгин напряженно прислушивался. Топот ног становился все тише. «Что же я стою?» — подумал Иволгин и тоже заспешил вниз.

У подошвы сопки никого не оказалось, автоматчики убежали дальше. Иволгин припал ухом к земле — тишина, только просвистела крыльями над головой потревоженная птица. Вот и разберись тут в обстановке! Подсветить бы, да можно испортить дело. Была не была! Он поднял ракетницу, нажал на спуск. В неровном свете зеленоватой ракеты качнулась выхваченная из мрака степь. По ней бежал человек. Вдруг он вскинул руки, будто защищался от света, и камнем упал на землю.

«Эх, дурак! — выругался Иволгин. — Нарушитель сам шел ко мне, а я все испортил.»

Ракета погасла, граница снова потонула в кромешной темноте. Иволгин остановился около минного поля и вдруг увидел бегущую прямо на него фигуру в длинной одежде. Нарушитель, должно быть, тоже заметил его и кинулся на минное поле.

«Взорваться хочет, подлец», — подумал Иволгин и бросился наперерез. Ловкая подножка — и перебежчик упал у самого края минного поля.

— Не уйдешь! — навалился на него подбежавший Бальжан.

Нарушителя привели в освещенный коптилкой блиндаж. Это был здоровенный, но исхудавший китаец с жилистыми руками и темным от загара лицом. Рваный синий халат еле прикрывал его тело. На лоб и уши свисали волосы, придавая ему диковатый и даже свирепый вид.

Прибежал на НП запыхавшийся Драгунский, увидел в углу блиндажа связанного по рукам китайца, воскликнул:

— Что творится на белом свете! Нам судьба посылает диких коз. А тут — настоящий шпион!

В блиндаж вошли Ветров и Русанов. Комбат оглядел перебежчика, спросил, сузив глаза:

— Что, голубчик, не прошел номер? — И повернулся к Русанову: — Я знал, что такая птица должна появиться. Как не залететь в такой момент!

— Хотел взорваться, шайтан! — доложил Баторов.

Комбат похвалил автоматчиков. Баторов просиял, а Иволгин смутился. Он не был уверен, что китаец непременно окажется шпионом. Ну какой дурень перед засылкой шпиона откроет на границе стрельбу? Это раз. А во-вторых, какой шпион, увидев, что пограничный пост поднят и пускает в небо ракеты, сам побежит в руки противника?

Викентий Иванович о чем-то спросил китайца, и тот, услышав родную речь, оживился. Иволгин обратил внимание на его уставшие глаза, потрескавшиеся, кровоточащие губы.

— Развяжите! И дайте ему попить, — распорядился Русанов.

Бальжан неохотно развязал перебежчику руки, протянул котелок с водой. Китаец с жадностью стал пить. Столпившиеся у входа автоматчики рассматривали нарушителя, стараясь определить, что это за человек.

Выпив всю воду, китаец облегченно привалился к стенке и стал что-то рассказывать. Викентий Иванович переводил.

— Его зовут Ван Гу-аном. Он мукденский рикша. Бежал от японцев в Россию.

— Ты скажи, как складно врет! — язвительно заметил Ветров. — Тут и рикша, и конфликт с самураем, и коммунист он, конечно. Спроси-ка его, коммунист он?

Русанов спросил, китаец отрицательно покачал головой.

— Говорит, он такого слова не знает, — перевел Викентий Иванович.

— Не знает? Вот и плохо, что не знает. Пора бы знать... Спроси, с каким заданием он шел сюда. Да гляди, чтоб ампулу какую не проглотил.

Русанов перевел. Китаец с недоумением посмотрел на него, опустил глаза, чуть слышно что-то прошептал.

— Говорит, что пришел сюда с того света, — перевел Русанов.

— Все ясно. Легенду ему сочинили — дай бог! — заключил Ветров. — Ну, заговорит там, где следует. С какого света пришел, туда и отправится.

Китаец посмотрел в колкие ветровские глаза, распахнул травяной плащ и показал грудь, где все увидели рваный след пули.

— Хэ, брат, и такие фокусы мы видели! — сказал Ветров и отвернулся. — Для пущего правдоподобия и мозолистые рабочие руки тебе покажут и дырок навертят на брюхе. Только поверь!

Иволгин почувствовал, что, если он не доложит, при каких обстоятельствах задержан китаец, дело может пойти по ложному пути. И, улучив момент, сказал:

— Товарищ капитан, разрешите доложить. По-моему, этот бедолага не шпион. Посудите сами. Зачем бы японцам в этот момент открывать огонь — будоражить границу?

— А они разве стреляли? — удивился Ветров.

— Кто стрелял? Где стрелял? Может, коза на мину? Почем знаем? — забормотал Бальжан, встревоженный тем, что командир взвода может свести на нет все заслуги автоматчиков.