Грозовой август

— У них запарка: трофейное медицинское имущество принимают. А вы здесь без дела скучаете, вдвоем одного Драгунского перевязываете.

Вероника пошла к танкистам с неохотой, но непрерывная суета, забота о раненых сразу захватили ее, вывели из подавленного состояния. Больные не давали ей покоя, каждый хотел с ней поговорить, и совсем не о болячках своих, а о жизни, о будущем. Один механик-водитель с обожженным лицом, оставшись как-то с ней наедине, вдруг спросил: может ли девушка, сильно любившая парня, хоть чуточку продолжать любить его не из жалости, а по-настоящему — если у этого парня стало совсем другое лицо? Вероника убеждала его, что может и должна, потому что парень-то остался прежним. Механик-водитель вроде бы не поверил Веронике, но все-таки повеселел и пообещал написать ей из своей деревни, сбудутся ли ее слова.

В воскресный день после обеда жилинцы собрались на загородное воинское кладбище возложить венки на могилы русских воинов, погибших сорок лет назад в Мукденском сражении. Веронике тоже захотелось поехать с ними. Аня пыталась отговорить ее: старые могилы напомнят о недавнем горе. Зачем бередить свежую рану? Но Вероника настояла на своем:

— Нет, Анюта, мы непременно должны поехать. Кто же, кроме нас, навестит их? Кому они здесь нужны?

Не прошло и получаса, как делегация гвардейской танковой бригады с венками и цветами прибыла на грузовике на Мукденское воинское кладбище. У посеревших от времени ворот, покрытых прогнившими, позеленевшими тесинами, их встретил дряхлый старик — кладбищенский сторож — в старом казацком картузе с желтым околышем. Увидев перед собой военных, он стал во фрунт, вытянулся и, приставив дряблую дрожащую руку к поломанному, измятому козырьку, начал невнятно рапортовать.

Танкисты прошли вдоль подгнившего забора, подпертого кольями, мимо скособоченной сторожки с проломленной соломенной крышей по широкой, заросшей подорожником аллее и направились в глубь кладбища. Справа и слева зеленели могильные холмики, над ними торчали покосившиеся кресты. За поворотом Вероника увидела большой памятник из темного камня с массивным крестом на вершине. На лицевой стороне была высечена старославянской вязью надпись:

«Вы погибли за Русь, за Отчизну».

Рядом стояла березка, словно привезенная из России. Вокруг цвели резеда и китайские хризантемы.

Жилинцы поставили венок из живых цветов, перевитый красной лентой, к подножию памятника. Вероника и Аня положили рядом букеты цветов. Гвардейцы склонили обнаженные головы. Было так тихо и безлюдно, как бывает только на кладбище. Не шелестели деревья, умолкли кузнечики, где-то в тополях пискнула пичужка и тут же затихла, словно испугалась собственного голоса. Над клумбой прожужжал мохнатый шмель, и снова тишина. Кресты и тишина.

Солдаты зашли в сторожку, взяли лопаты, пилу и топор, поправили подгнивший забор, стали укреплять покосившиеся ворота. А Вероника с Аней в сопровождении кладбищенского сторожа пошли осматривать кладбище. Они читали замысловатые малопонятные библейские надписи, окаймленные витиеватыми вензелями, разглядывали склоненных над могилами каменных ангелов. Сторож пояснял, кто где похоронен и какой подвиг совершил в Мукденском бою.

Они прошли по широкой, усыпанной песком дорожке, окаймленной густыми кустами акации, остановились у приземистого четырехугольного памятника, похожего на колокол. Вокруг него цвели маки, красные гвоздики, скромные мелкие фиалки, какие цветут ранней весной в средней полосе России. Вероника хотела прочесть надпись на памятнике, но не смогла: отполированная стенка камня была испещрена непонятными иероглифами.

— Что-то не по-нашему. Почему буквы чужие? — спросила она.

Глухой старик сначала никак не мог понять, о чем спрашивают его русские барышни, и начал было рассказывать, как он служил денщиком у лютого барона Унгерна. Когда наконец ему стало ясно, чего от него хотят, ответил, приподняв костыль:

— Памятники строили японцы.

— Вот как? — удивилась Вероника. — Японцы их убивали, и японцы же ставили им памятники?

Старик горько ухмыльнулся и начал пояснять, зачем японцы ставят памятники своим врагам. Оказывается, делают они это для своей же пользы: чтобы возвеличить силу самурайского меча.

— Ох и хитрые, бестии, — прошепелявил Старик. — В благородство играют. Привезут сюда своих солдат и ну восхвалять русских богатырей — как те под пули ходили, как на пушки ихние бросались. Послушаешь — и сразу не поймешь, в чем тут закавыка? Только под конец все проясняется. «Смотрите, дескать, как сражались русские орлы! А мы их все-таки побили. И побили потому, что мы божественного происхождения, потому, что самурайский меч вынут из хвоста самого сильного дракона. И никто нас не победит во веки веков!»

Вероника внимательно выслушала сторожа и, оглядев ухоженные цветочные клумбы, аккуратно подстриженные кустики,спросила:

— И за могилами ухаживают японцы?

— Нет, за могилами ухаживают русские. Больше всех о них печется сестра милосердия: и травку сеет, и цветы поливает.

— Какая сестра милосердия?

— С той давней японской войны тут осталась она. Да, да...

— Неужели?

— Да, с той поры и живет. Из сражения солдат выносила, раны перевязывала. Да так и осталась у их могилок...

— Почему же домой не вернулась?

— Вся родня у ней тут.

— Как тут?

Сторож помолчал, оперся на старый толстый посох, ответил неуверенно:

— Поручик один, сказывают, здеся похоронен. Любила она его. Вот и осталась при нем. Может, так это, а может, и нет. Кто его знает?

Вероника встрепенулась, пораженная тем, что услышала. Вот ведь как бывает...

— Она и сей момент, кажись, тут. Можно провести, ежели угодно, — с готовностью сказал сторож, посмотрев в дальний угол кладбища, где были захоронены солдаты и офицеры Зарайского полка, павшие в последний день Мукденского сражения.

Аня вопросительно посмотрела на Веронику.

— Да, да, я пойду, — ответила та. — Только вы меня не провожайте. Не надо. Я хочу одна. Можно?

Расспросив у сторожа, как найти могилу поручика, Вероника направилась по березовой аллее к северному углу кладбища. Шла медленно, нерешительно, будто боролась с собой — идти или не идти? Видно, боялась растревожить свою незажившую душевную рану.

Впереди, шагах в тридцати от того места, где кончалась березовая аллея, росла старая, поблекшая ива, рядом голубела ограда. Около нее Вероника увидела женщину в темной одежде. На голове ее был белый платок, повязанный по-старинному. Она не шевелилась, будто уснула.

Это и была добровольная хранительница русского кладбища — сестра милосердия русско-японской войны.

— Не буду ей мешать, — прошептала Вероника.

Остановившись у березы, она долго глядела на темный неподвижный силуэт. Синие сумерки медленно спускались на землю. Потянуло прохладой. Тишина. Кресты и тишина... Вероника подумала: «Взойдет луна, и все будет, как в памятном вальсе «На сопках Маньчжурии»:

Белеют кресты — Это герои спят. Прошлого тени кружатся...

А среди могильных теней состарившаяся на чужбине женщина — единственный здесь свидетель давней трагедии. Она осталась здесь охранять могилу близкого ей человека, чтоб не размыли ее ливни осенние, не развеяли ветры маньчжурские. И вот уже сорок лет несет свой бессменный караул».

В обратный путь гвардейцы отправились, когда уже совсем стемнело. Машина быстро катилась по широкой накатанной дороге, оставляя позади серые с белыми чашечками телеграфные столбы. Впереди светились золотой россыпью городские огни. Вероника сидела в кузове и, держась руками за теплую кабину, думала о судьбе сестры милосердия, с которой она не посмела сегодня познакомиться. Женщина принесла себя в жертву. Сделала это от большой любви. Но как оценить ее поступок?