Грустная дама червей

В консерватории она считалась одной из сильнейших на своем курсе, ее даже приглашали в аспирантуру. Как же так случилось, что ее гордость, ее «Циммерман» стоит одинокий и заброшенный, а сама Карина, кроме «Пиковой дамы», ничего не играет?

Ей вдруг страстно захотелось сыграть. По-настоящему, в полную силу, так, как играла она когда-то на госэкзамене свое любимое произведение — балладу Шопена.

Карина села удобнее, положила руки на клавиши. На секунду подняла глаза вверх. Потом уверенным движением взяла первый звук.

Удивительно, но пальцы, отвыкшие трудиться в полную силу, слушались легко, точно до этого целыми днями Карина только и делала, что разыгрывала гаммы и упражнения.

Она играла упоенно, наслаждаясь тонким, изысканным звучанием «Циммермана», тем, что ее внимательно слушает настоящий музыкант, великолепно понимающий, что к чему, способный оценить ее мастерство, отточенное некогда годами кропотливой работы и не исчезнувшее, несмотря на отсутствие концертной практики.

Пробелы в технике стали слегка ощутимы лишь к самому концу баллады, в коде, где лавина звуков стремительно покатилась вниз, сметая все на своем пути. По Карине уже было все равно, разгоряченная, с пылающими щеками, она отыграла последние, заключительные аккорды. Руки ее взлетели высоко над клавиатурой, на мгновение замерли, потом плавно опустились на колени. Она повернула к Олегу горящее лицо.

Тот сидел молча, почти неподвижно, и Карине показалось вдруг, что он смотрит куда-то мимо нее. Она почувствовала легкую тревогу — что. если ему не понравилось? Если она не только потеряла в технике, но и просто перестала понимать, что хорошо, а что плохо, утратила вкус, стала дилетантом?

Карина тихонько кашлянула. Олег медленно перевел на нее взгляд, точно очнулся от какого-то оцепенения:

— Здорово.

— Просто «здорово», и все? — Ей показался обидным столь лаконичный отзыв. Значит, Каринина игра оставила его равнодушным и он хвалит её из вежливости?

Она резко встала из-за инструмента, старательно глядя себе под ноги.

— Брось, я сама знаю, что это было отвратительно. Не стоит меня жалеть.

— Я и не думал тебя жалеть.

Она подняла глаза — он смотрел на нее серьезно, без улыбки. Его всегда зачесанные назад волосы теперь спадали на лоб. делая лицо Олега мягче и моложе.

— Действительно здорово. Скажи, неужели, так играя, ты никогда не хотела выступать сольно или хотя бы в камерном ансамбле?

— Нет, — Карина неуверенно пожала плечами, затем произнесла тверже: — Нет. не хотела.

— Врешь, — спокойно произнес Олег и знакомо прищурился.

Она и сама знала, что врет. Конечно, тогда, много лет назад, играя свой дипломный экзамен, она мечтала, как будет выступать в полных народу залах. как будет выхолить на сцену, красивая и элегантная. в роскошных платьях до паза.

Карина невольно кинула взгляд на лежащий в углу на стуле пакет с утренней покупкой. Конечно, платье — это не главное. Главное — играть, волновать публику своим искусством, слушать дружные аплодисменты, кланяться, снова играть — теперь уже на бис.

Она так же твердо понимала и то, почему перестала мечтать о карьере пианистки, отчего пошла на работу в захудалую районную музыкалку, оставив всякую попытку хоть как-то пробиться на сцену или по крайней мере устроиться в более достойное место.

Причиной этому был Степан, его полное и глубочайшее равнодушие к Карининой игре и к музыке вообще. В Карине он всегда видел лишь юное, податливое женское тело, но не пианистку, не музыканта. Иногда, когда позволял себе вылить лишку, придвигал к «Циммерману» стул, садился, едва умещая под нижней декой длинные ноги, и огромными узловатыми пальцами отстукивал собачий вальс, неизменно ошибаясь в одном и том же месте.

Каринина мать и таких случаях закатывала глаза и уходила на кухню, а саму Карину это не раздражало. Она, наоборот, чувствовала перед Степаном какую-то непонятную вину за свою «никчемную», как тот выражался, профессию и старалась играть при нем как можно реже.

А потом и вовсе перестала.

— Врешь, — так же спокойно и уверенно повторил Олег и встал. — Только не надо убеждать меня, что ты прирожденный педагог и обожаешь разучивать с детишками сонатины Клементи. У меня мать всю жизнь в школе проработала, учеников своих любила больше нас с сестрой. Ты на нее совсем не похожа. Да и не к чему тебе быть детским педагогом с такой игрой. Короче. — он скрестил руки на груди и посмотрел на Карину в упор. — есть одна идея. Пойдешь к нам в капеллу?

— В капеллу? Кем? — Карина опешила от такого неожиданного поворота беседы.

— Для начала концертмейстером. У нас ведь кроме оркестра еще и хор — семьдесят человек, и солисты-вокалисты. Концертмейстерша, которая с ними работает, только что в декрет ушла. Пойдешь на ее место, а гам посмотрим. В феврале гастроли в Суздаль, мы с тобой к этому времени можем подготовить камерную программу. Ну как?

— Я не смогу.

— Сможешь, — тоном, не терпящим возражения, произнес Олег. — Я же тебя послушал, прежде чем предложить. Все, я звоню худруку, — он решительно снял трубку телефона.

Карина, округлив глаза, молча смотрела, как длинные пальцы Олега нажимают на кнопки.

— Але, Михалыч! Это я. Здорово. Да ничего, отдыхаю. — Он метнул быстрый и насмешливый взгляд на Карину. — Слушай, я вот по какому поводу. Есть классная пианистка на место Ритки. Возьмешь? Играет, тебе лаже не снилось как. Что? Понял. Ну и отлично. Будет обязательно. Да, раз я сказал. Ну все тогда, до встречи. — Олег повесил трубку, довольно подмигнул Карине. — Завтра в девять ты должна быть на репетиции. В восемь пятнадцать я за тобой зайду.

— У меня в десять приходит ученица.

— Сядешь сейчас на телефон, позвонишь своему начальству, скажешь, что увольняешься. Потом обзвонишь учеников.

— А Леля… — неуверенно начала Карина.

— Что — Леля? Она только довольна будет. Лелька спит и видит, чтобы я с кем-нибудь играл отдельно от оркестра. Да и почему бы ей не порадоваться за подругу?

Слова Олега показались Карине ужасно циничными, но охватившее ее возбуждение было так велико, что победило голос совести.

Весь сегодняшний день показался ей волшебной сказкой про Золушку: сначала красивое платье, потом сказочный принц, и вот, наконец, и вовсе другая жизнь, та, о которой она не смела и мечтать.

Олег между тем уже одевался, натягивая через голову свой длинный свитер. Через минуту он стоял на пороге комнаты, невозмутимый, небрежно элегантный, самоуверенный.

— Все. Я поехал, смотаюсь за Лелькой в Зеленоград, а ты займись делами. И запомни: все будет хорошо. Ты молодая, красивая и одаренная, просто однажды тебе крупно не повезло. Но это не навсегда. Поняла? — И, не дожидаясь ответа, Олег стремительно повернулся и вышел.

20