Грустная дама червей

— Я ложусь, — объявил Беленький и полез на верхнюю полку. Долговязый скрипач выразительно зевнул.

— Пойду, — Карина поспешно встала. — поздно уже. Спасибо за чай.

— Не за что. — Олег поднялся, выпуская ее из-за стола.

— Спокойной ночи, — пожелал долговязый и принялся стягивать через голову свитер.

Олег вышел за Кариной в коридор, плотно прикрыв дверь купе. Быстро огляделся и крепко обнял ее.

— Ты что? — испуганно проговорила она, пытаясь освободиться. — Увидят.

— Плевать. Надоело прятаться, точно школьникам. В конце концов, все равно…

Не плевать! — Карина ладонью закрыла его губы. — Замолчи, пожалуйста, я прошу тебя. Подождем чуть-чуть, всего сутки. Завтра ночью мы будем вместе. — Она на секунду прижалась к Олегу всем телом, затем быстро отстранилась.

— Кстати, — он уже овладел собой и теперь смотрел на нее с обычной своей усмешкой, — я в номере тоже один, раз Вадик не поехал, — мы с ним всегда вместе живем. Так что сможем выбирать.

32

Суздаль оказался сказкой. Заснеженные улочки, позолоченные купола церквей, неспешная, немосковская речь прохожих, красно-сиреневое зарево на небе по вечерам.

Карине не хотелось верить, что все это чудо кончится через неделю с небольшим. Здесь, вдалеке от Лели и от бдительных, пронизывающих глаз Вадима, она наконец почувствовала себя полностью свободной, перестала контролировать каждый свой взгляд и жест, окунулась в страсть с головой, безоглядно.

Они с Сашей действительно взяли номер на двоих, и в первый же день та сдержала слово и ушла к матери.

Карина осталась одна. Днем была репетиция, вечером — первый концерт. Принимали капеллу тепло, зал был набит битком, публика теснилась даже в проходах.

А потом они с Олегом вышли на улицу. Морозило, под ногами хрустко поскрипывал свежевыпавший. чистенький снежок. Прямо над головой в темном небе висел золотистый месяц.

Щеки у Карины горели, дышалось легко, хотелось крикнуть что-нибудь невероятно глупое в полный голос.

— Эй, — Олег легонько потянул ее за воротник дубленки, — у тебя нос красный. Как у снеговика.

— Ах так! — Она нагнулась, зачерпнула пригоршню снега, кинула ему в лицо.

— Ну держись. — Он обхватил Карину за плечи и с размаху усадил в глубокий сугроб. Прямо в нее один за другим посыпались меткие снежки.

— Сдаюсь, сдаюсь. — Она смеялась, мотала головой, пытаясь стряхнуть снег с шапочки и волос, распушенных по плечам.

Он протянул руку, рывком вытащил Карину из сугроба. Они стояли друг против друга, и два облачка пара, вылетавшие из их губ, смешивались.

Оба чувствовали себя точно подростки, тайком сбежавшие в кино с уроков, будто на двоих им было не шестьдесят лет, а всего тридцать или того меньше. Глаза Олега весело блестели, от его всегдашней угрюмости и холодности не осталось и следа.

Потом они ужинали в маленьком, тихом кафе неподалеку от гостиницы. Официантка, статная шатенка, чем-то отдаленно напоминающая Карине Зину Бабакину, принимая заказ, поглядывала на них с любопытством, старательно пряча улыбку.

Она записала в блокнотик названия блюд и ушла, слегка покачивая бедрами.

«Если вернется ровно через пять минут, — загадала Карина, — Олег меня никогда не разлюбит».

Прямо перед ее глазами на степс висели большие круглые часы, стилизованные под старинные, с мишурной позолотой и изысканно изогнутыми стрелками.

Олег что-то говорил вполголоса, что — Карина не слышала. Она. точно завороженная, смотрела, как длинная стрелка, подрагивая, перепрыгиваете деления на деление. Когда она сделала последний скачок, сердце у Карины замерло. Она глянула в конец зала на дверь, занавешенную шторкой, и тотчас оттуда появилась шатенка, неся в руках поднос.

Карина счастливо рассмеялась.

— Чего ты? — удивился Олег, заглядывая ей в лицо.

— Ничего. Просто мне хорошо. Хорошо как никогда.

— Люблю, когда ты смеешься. — Он смотрел на нее в упор, откинувшись на спинку стула, положив ладони на белую крахмальную скатерть. — Наверное. потому, что это редко бывает. Лелька — та хохочет каждую минуту. — Олег вздохнул, повертел в руке маленькую бронзовую зажигалку и прибавил. — Или плачет.

В гостиницу они возвратились глубоко за полночь и. ничего не опасаясь, пошли прямиком к Олегу в номер.

Эго была их первая ночь вдвоем — не два-три часа постоянного страха, прислушивания к малейшему шороху за дверью, а настоящая ночь любви, долгая, черная, вьюжная, бессонная.

Перед самым рассветом они, сами не зная зачем, зажгли гостиничный ночничок. Маленькая лампа на тумбочке, выполненная в форме стеклянной свечки, засветилась слабым, розоватым пламенем.

Карина посмотрела на мерцающий огонек и прошептала:

Мело весь вечер в феврале и то и дело Свеча горела на столе, свеча горела …

— Ты любишь Пастернака? — спросил Олег.

— Люблю. Давно, еще с юности. Особенно вот это… — Она приподнялась над подушкой, откинула с лица прядь волос и продекламировала, чуть прибавив голос:

Быть знаменитым некрасиво — Не это поднимает ввысь Не надо заводить архива. Над рукописями трястись…

— А я стихов не люблю. — признался Олег. — Мне больше проза нравится, фантастика. Брэдбери, Стругацкие, Лем. Лем — особенно. «Солярис» — классная штука, сколько раз ни прочтешь, все время по-новому воспринимаешь.

— А про что там? — шепотом спросила Карина, уютно устраивая голову у него на груди. — Я не читала, только фильм смотрела, давным-давно. Ничего не поняла.

— Ну там космическая станция. И есть такой разумный космический океан — Солярис. Он, этот океан, способен воздействовать на человеческое сознание таким образом, что люди начинают галлюцинировать. Они видят тех, кого уже нет в живых и перед которыми у них есть вина. Так называемая болевая точка — для каждого своя. У главного героя, например, это женщина, которая его любила и не смогла пережить разрыв… — Олег вдруг замолчал, не договорив.