Грустная песня про Ванчукова

Одна из проблем в строительстве заключалась в том, что по ночам местные воровали с площадок строительный инструмент, кирпичи, гвозди, скобы. Решение Ванчуковым было найдено быстро: под руководством шестнадцатилетнего пацана сварили большие решётчатые клети, подвели к ним фазу. После пары-тройки ударов током местные неграмотные с криками «шайтан, шайтан!» разбегались, и воровство прекратилось. Тогда-то Ванчуков и познакомился с совсем ещё молодым Барышевым, бывшим в ту пору начальником строительства прокатного цеха. Барышев пожал мальчишке руку и, похоже, заприметил. В тридцать втором Сергея Ванчукова приняли на рабфак, в тридцать третьем – зачислили на первый курс металлургического факультета.

В тридцать шестом старый московский товарищ Фёдора Викентьевича по ВЧК предупредил его, что «за ним завтра ночью домой придут». Пришли не завтра, через неделю. Не домой, в контору. Но пришли. Увезли, не дав попрощаться с семьёй. Больше Сергей отца не видел.

Ванчуков думал, что пойдёт вслед за отцом. Но что-то сбилось, что-то пошло не так. Его не тронули, дали доучиться, защитить в тридцать девятом диплом. Только организовали поражение в правах: отличник Ванчуков вместе с другими отличниками должен был получить распределение на Сталинградский тракторный завод. Распределения на тракторный флагман не дали, по-тихому отправили на комбинат.

– Эй, Сергей Фёдорович! Ты что тут, заснул? – окликнула из коридора Зинаида. – Иди, давай, Вяч Олегыч освободился! Ждёт тебя! Одна нога здесь, другая там!

– Спасибо, Зин! – кивнул Ванчуков. – Спасибо, иду.

Глава 2

Взъерошенный после марафонского совещания, Барышев грозной птицей навис над огромным «макетным» столом в углу кабинета, где в строгом порядке были разложены десятки чертежей. Волосы с проседью мокры, лоб, как корона драгоценными камнями, пестрел обильными каплями, верхняя пуговица влажной сорочки расстёгнута, рукава засучены. Мятый пиджак забыт в дальнем углу кабинета на спинке стула. Ослабленный галстук болтался удавкой на мощной бычьей шее с вздувающимися всякий раз при разговоре на повышенных тонах жилами. «Как декабрист на эшафоте в Петропавловке», – подметил про себя Ванчуков. Барышев кивнул, достал из заднего кармана тёмных брюк отглаженный носовой платок, промокнул лоб: «Давно ждёшь?»

Ванчуков не ответил, просто пожал плечами да тихо махнул рукой. На заводе последняя собака знала: Барышев, несмотря на купеческую фамилию, не из бар и барышом не интересуется. По струнке никого не строит, никого не гнобит, власть свою бескрайнюю – уж чего-чего, а вот этого добра у него в избытке – лишний раз не показывает. Работы же у него столько, что десяток молодых здоровых вряд ли потянули бы. Поэтому на Вяч Олегыча никто обижаться не смел: если главный вызвал к назначенному времени и не принял, значит, были на то веские причины. А коли кто за спиной возмущался, так то себе дороже – можно было от товарищей и по сусалам получить. Барышева на комбинате не то чтоб просто уважали – его обожали. Боготворили.

Директора менялись; вон, за пять лет уже третьего прислали. Номенклатура ЦК, не хухры-мухры. И что?! Все до единого – «партийцы». Велеречивые – словами, широкие – жестами, пустые – мыслями. Им всё равно, чем «управлять». Хотя, наверное, это-то как раз было хорошо: хотя бы не мешали, не лезли лишний раз с «ц.у.» [5] и «е.б.ц.у.» [6] . Директора менялись, как гондоны, а Вяч Олегыч оставался: глыба.

Барышев знал огромный завод до самого последнего винтика, до самого потаённого закоулка. Уж кто-кто, а именно он и был отцом меткомбината. Это же он, было дело, в цеху, сделав замечание рабочему и услышав в ответ: «Гудит, как улей, родной завод, а нам – до фени, долбить-тя в рот!», вломил прилюдно кулачищем размером с детскую голову в перекошенное рыло так, что только пятки кверху мелькнули! С Барышевым можно было ругаться – он был отходчив; с ним можно было спорить – он уважал оппонентов и никогда не позволял себе переходить на личности; с ним можно было травить анекдоты – он их знал вагон и маленькую тележку. Одного с ним было нельзя, никогда и ни при каких обстоятельствах: нельзя было обижать комбинат. Потому что он был отцом комбината. А какой отец позволит обидеть своего ребёнка?!

5

Ценные указания.

6

Еще более ценные указания.

Барышев отошёл от «макетного», сел на стул возле стола для совещаний, пододвинул к себе два сделанных Ванчуковым чертежа:

– Я посмотрел, Серёжа. Вчера посмотрел. В принципе, мне понятно. Но есть моменты… Ладно, давай, излагай!..

Ванчуков приблизился к висевшей на длинной стене кабинета большой обтянутой чёрным линолеумом школьной доске, вооружился куском мела и начал доклад. Барышев слушал спокойно, изредка улыбаясь одними лишь уголками губ. Конечно, никакой ванчуковский доклад Вяч Олегычу был не нужен: все вещи он схватывал молниеносно, с первого предъявления. Просто он был не в силах отказать себе в удовольствии послушать ещё вполне молодого и определённо умного человека, отличного инженера, в судьбе которого Барышеву пришлось сыграть роль опекуна и дирижёра. «Были бы все такие, как Ванчуков, у нас уже давно был бы коммунизм», – обмолвился как-то Барышев на партсобрании. Слова его кворум встретил тихо: хоть и не особо приятно слушать такое о молодом выскочке, а, по сути, возразить-то и нечем.

К тому же Сергей был сыном первого начальника Барышева, Фёдора Викентьевича. Барышев тогда – сирота с плохой наследственностью, двадцатилетний оболтус, умевший лишь цыкать выбитым в драке зубом, ворочать двухпудовые гири, портить девок да пить водку по поводу и без повода. Покойный отец Вяч Олегыча, силовой жонглёр кочевого шапито, давнишний приятель Ивана Поддубного и Юрия Юрского, погиб в пьяной драке, оставив троих детей. Именно Фёдор Викентьевич взял молодого «сам-себя-шире» человека в руководимую им изыскательскую экспедицию, шкурил его два года, научил всему, а потом отправил через всю страну в студенты на металлургический факультет Екатеринославского горного института [7] . Не встреться Фёдор Викентьевич на его беспутном пути, неизвестно ещё, как бы всё оно обернулось. Точнее, известно. Обычный в таких случаях сценарий: пуля или нож – Барышев знал это наверняка.

7

В 1930 году факультет был преобразован в Днепропетровский металлургический институт.

Барышев дослушал доклад Ванчукова. Встал со стула, прошёлся по кабинету взад-вперёд, взял «беломорину» из большой коробки на столе (папиросы были накиданы там россыпью, чтоб подсохли немного), дунул в неё, придавил картонный мундштук, чиркнул спичкой:

– Хорошо. Всё хорошо, Серёжа. Готовь рацпредложение, – подошёл к двери, приоткрыл. – Зина, Кругляк из техотдела пусть прямо сейчас зайдёт!

Медленно от двери двинулся к рабочему столу. На полпути остановился у окна, прощавшегося с ещё одним пробежавшим весенним днём; задумался. Недолго постоял молча, забыв даже пыхтеть затухающей папиросой. Ванчуков переминался у доски: он знал, что в такие минуты Вяч Олегыча лучше не беспокоить. Барышев спохватился, повернулся вокруг себя на пятках, дошёл до стола, грузно опустился в начальственное кресло:

– Вообще, как жизнь, Серёжа?

Ответить Ванчуков не успел. В дверь постучали, и в кабинет, слегка пригнувшись перед низкой притолкой, зашёл двухметровый сутулый Кругляк. На носу его болталось круглое чеховское пенсне. Ванчуков улыбнулся про себя. Всякий раз, видя Кругляка, он не мог отогнать мысль: как же расхлябанное пенсне не падает с длинного кругляцкого носа?!

– Здравствуйте, Вячеслав Олегович!

Барышев вольготно махнул рукой: мол, не маячь в дверях, садись. Кругляк осторожно вытянул стул из-под стола для совещаний, уселся, сложившись втрое; стал похож на большого кузнечика. Сергей не смог сдержать улыбки.

– Слушай, Кругляк! Ванчуков тут интересные вещи предлагает. Сядь с ним, подготовьте рацпредложение. И – ну, ты меня понял, – не чтобы под сукно, а чтобы сразу, что называется, с колёс, в цех. Как только подадите и как только утвердят. Лады?

Кругляк кивнул. Барышев встал с кресла.

– Спасибо, ребята. Свободны.

Кругляк вышел первым. Ванчуков последовал было за ним, но Барышев поднял руку – задержись, мол. Ванчуков остановился посреди кабинета.

– Из Москвы вызывали? – тихо спросил Барышев.

– Нет, Вячеслав Олегович, – так же тихо ответил Ванчуков, опустив глаза, разглядывая носки своих ботинок.

Барышев махнул рукой – ладно, иди. Подождал, пока закроется дверь за Ванчуковым. Снял трубку прямого секретарского телефона.

– Зина, с Шебаршиным меня соедини. Что значит «когда»? Прямо сейчас. Давай, жду.

Сергей Фёдорович шёл домой пешком. Можно было трамваем, конечно. Но хотелось прогуляться. Звонка из Москвы не было. Как будто у них там, в Москве, кончились телефоны. Или звонки.