Грязные игры

Они тихо лежали, лениво гладя и целуя друг друга, как пресытившиеся любовники, когда она с грустью посмотрела на него и отстранилась. Он должен был отпустить ее. Ему так много хотелось сказать ей, но это было запрещено. Он хотел сказать ей, что любит – впервые за всю свою проклятую жизнь. Да, любит. Он любит ее.

– Боже, помоги мне, – прошептал он, обращаясь к стенам больничной палаты. – Я любил ее с самого начала.

Наверное, он спал. Его разбудило легкое движение воздуха. Он открыл глаза. В палате у двери стоял Коуч.

– Ты спал? – спросил он.

– Просто прикрыл глаза.

Помешкав, Коуч подошел к кровати Гриффа и окинул его взглядом, задержавшись на забинтованном плече.

– Как оно?

– Выживу. Чертовски болит.

– У них в больнице, что, нет обезболивающих?

– Мне дают, – Грифф поднял руку с иглой капельницы. – Но все равно болит.

– Серьезное повреждение?

– Хирург сказал, что пройдет без следа. Если пройду курс физиотерапии.

– Ну да, хорошо бы он оказался прав. Ты всегда от этого отлынивал.

– Она.

– Что?

– Хирург – женщина.

– А, – Коуч оглядел палату, отметив подвешенный к потолку телевизор и широкое окно. – Неплохо устроился.

– Не могу пожаловаться.

– Кормят нормально?

– Мне давали только говяжий бульон и лимонное желе.

– Голоден?

– Не очень.

Исчерпав темы для светской беседы, они некоторое время молчали. Первым заговорил Грифф:

– Спасибо, что той ночью не позвонил в полицию.

– Я позвонил.

Грифф удивленно посмотрел на него.

– Несмотря на причитания Элли, я позвонил. Но не Родарту. Поговорив с несколькими детективами, я остановился на одном из них, который показался мне разумным. Я рассказал ему, как обстоит дело, куда ты направляешься и что ситуация становится опасной, а для кого-то даже смертельно опасной. Он связался с полицейским департаментом Итаски и сразу же мобилизовал их.

– Значит, ты мне поверил.

– Я поверил ей.

– Лауре?

– Я поверил каждому ее слову. А ты остаешься лжецом.

– Я не лгал! Я не…

– Черт возьми, я знаю, что ты не убивал Фостера Спикмена или того беднягу Бэнди. Я не об этом.

– Тогда о чем?

– Ты лгал о той игре против Вашингтона.

Сердце Гриффа замерло. Он не был к этому готов.

Он удивленно взглянул на Коуча, отвернулся и пробормотал:

– О чем это ты?

– Ты прекрасно знаешь, черт возьми, о чем я. – Покрасневшее от гнева лицо Коуча наклонилось над ним, и Грифф был вынужден посмотреть ему в глаза. – Тот пас Уайтхорну. Тот пас, из-за которого игра была проиграна и ты отправился в тюрьму. – Коуч ткнул указательным пальцем в край больничной кровати. – Я знаю правду, Грифф, но я хочу услышать ее от тебя, и я хочу знать – почему.

– Что услышать? Что – почему?

Коуч кипел от ярости.

– Я смотрел видеозапись той игры, пока не окосел. В замедленном режиме и в ускоренном. Раз за разом. Тысячу раз.

– Не ты один.

– Но они не разбираются в игре так, как я. И никто не знает тебялучше, чем я. Они не учили и не тренировали тебя так, как я, Грифф, – его голос стал хриплым, и если бы Грифф не знал, что это невозможно, то подумал бы, что на глаза тренера навернулись слезы. – Ты дал самый лучший из возможных, самый точный пас. Ты практически вынес мяч на двухъярдовую линию и вложил в руки Уайтхорна. Прямо между цифр на его футболке.

Коуч выпрямился и отвернулся на секунду, а затем снова повернулся к Гриффу и просто сказал:

– Он его не поймал.

Грифф продолжал молчать.

– Уайтхорн его не поймал, – повторил Коуч. – Но не потому, что ты дал плохой пас. Он просто выронил этот проклятый мяч.

Грифф кивнул, чувствуя, как его захлестывают эмоции.

– Он выронил этот проклятый мяч.

Коуч выдохнул с таким звуком, как будто из надувной игрушки вылетела затычка. Гриффу даже показалось, что он уменьшился в размерах.

– Тогда, бога ради, почему ты лгал, что сдал игру? Почему ты сознался в преступлении, которого не совершал?

– Потому что я был виноват. Чертовски виноват. Я собирался напортачить и проиграть ту игру ради собственной выгоды. За два миллиона долларов я собирался сделать так, чтобы мы проиграли. Но…

Грифф умолк, не в силах продолжать. Когда он заговорил снова, его голос был спокойным и серьезным:

– Но когда дошло до дела, я не смог. Я хотел победить. Я должен был победить. – Его пальцы сжались в кулак, как будто он пытался поймать что-то ускользающее. – Единственная надежда на спасение, которая у меня была, – это выиграть ту игру.

Он лег на спину и закрыл глаза, вновь увидев себя на поле. Он слышал рев трибун, вдыхал запах пропахших потом футболок товарищей, сбившихся в кучу, чувствовал напряжение, охватившее стадион с семьюдесятью тысячами орущих зрителей.

– Мы проигрывали четыре очка. Филд-гол тут не помог бы. Время истекало. Тайм-аутов не осталось. Худший из возможных сценариев, и вдобавок ко всему на кону был Суперкубок. У нас было время всего на один розыгрыш. Чтобы получить деньги от «Висты», мне нужно было всего лишь протянуть время, и Вашингтон бы победил. Но после последнего совещания на поле я подумал: да пошли они, эти подонки из «Висты». Вместе со своими долларами. Они могут сломать мне обе ноги, но я выиграю этот чемпионат. Все зависело от одного розыгрыша, Коуч. От одного паса. Я должен был один раз сделать выбор,чтобы стать лучше той грязи, из которой я вышел. От того, что я сделал бы в том розыгрыше, зависело, каким я стану. Вся моя жизнь.

Он открыл глаза и грустно рассмеялся.

– А потом Уайтхорн выронил мяч. Он выронилего! – Грифф провел ладонью по лицу, как будто стирал из памяти ту картину: лежащий на спине нападающий в зоне защиты, его пустые руки и отсчитывающие время матча часы с нулями. – Но на самом деле это не имело значения. Я уже продал душу дьяволу. После поражения я подумал, что могу все равно получить за него плату. Когда пришел Бэнди с моими деньгами, я взял их.

Иногда я думаю, – продолжал Грифф, – что, может, психиатр в Биг-Спринг был прав, и я хотел, чтобы меня застукали. В любом случае, когда меня арестовали, все подумали, что я дал пас, который было невозможно поймать. Уайтхорн позволил им так думать. И я тоже. Я был виновен во всем остальном. Я лгал, играл в тотализатор, жульничал, нарушал закон, плевал на правила и этику профессионального спорта. – Он криво улыбнулся. – Но я не сдавал той игры.