Гумилёв сын Гумилёва

В начале восьмидесятых литературовед Михаил Кралин спросил Гумилева, почему тот не поехал на симпозиум в Париж. «Ну что вы, меня даже в Монголию не выпускают!» – ответил Лев Николаевич. Лет за десять до этого разговора, в 1972 году, Очирын Намсрайжав прислала ему приглашение приехать в Монголию, но Гумилев, видимо, даже не попытается им воспользоваться: «Софья Власьевна не разрешит мне приехать», — ответит он.

Хотя разрешала же «Софья Власьевна» ездить в Польшу, Венгрию, Чехословакию. Гумилева могли не пускать в капиталистические страны. В Англию и Северную Америку ездили благонадежные сотрудники Института этнографии, вроде Козлова или самого академика Бромлея. Но уж с поездкой в Монголию не могло возникнуть какихлибо осложнений. Впрочем, для археологической экспедиции он был уже слишком стар, а научное сообщество Монголии его вряд ли интересовало. Даже первый монгольский академик Бямбын Ринчен не вполне оценил пассионарную теорию этногенеза. Он решил, что пассионарность сродни шаманизму, чем, конечно, очень порадовал бы противников «гумилевщины». В общем, Гумилеву незачем было ехать в Монголию.

Чехословацкие события 1968 года Гумилев оценил отнюдь не по-диссидентски: «А что же они, чехи, хотели за их предательство в Гражданскую войну? <…> Господь наказывает за грехи до третьего и четвертого колена», — с откровенным злорадством говорил Гумилев и подкреплял свои слова цитатой из Послания апостола Павла к римлянам: «Мне отмщение и Аз воздам».

Но даже здесь аргументация Гумилева совершенно подтверждает слова Ардова: несоветский человек. Как и Ахматова, Гумилев непременно праздновал Рождество и Пасху, но игнорировал «красные дни календаря». Однажды, в конце восьмидесятых, знакомый Гумилевых Дауд Аминов позвонил Наталье Викторовне, чтобы поздравить с 8 Марта. Трубку взял Гумилев и тут же отчитал Аминова: «Как тебе, мусульманину, не стыдно отмечать языческий праздник?»

Сталина Гумилев ненавидел и насмешливо называл его «Корифей Наукович». Заводил антисоветские разговоры, читал антисоветские стихи Даниила Альшица (никогда не называя, не выдавая автора):

Чтобы нас охранять, Надо многих нанять, Это мало – чекистов, Карателей, Стукачей, палачей, Надзирателей… Чтобы нас охранять, Надо многих нанять, И прежде всего – Писателей.

За дружеским застольем Гумилев не стеснялся антисоветских анекдотов и шуточек. Однажды прочел «садистский стишок»:

Дедушка в поле гранату нашел, С этой гранатой к райкому пришел. Дернул колечко, бросил в окно. Дедушка старый – ему все равно.

Лев Гумилев, не диссидентствующий, но несоветский и довольно подозрительный человек, находился под надзором КГБ. Наталья Викторовна так много пишет об этом надзоре, что у читателя возникает сомнение: а не преувеличивает ли она? По ее словам, стучали на Гумилева и милиционер, сосед по квартире на Московском проспекте, и «тюремный служащий» – сосед по квартире на Большой Московской улице.

В стукачестве подозревали подружек Льва Николаевича, от Птицы до Инны Немиловой. Последняя, по словам жены Гумилева, «видимо, была прикреплена к нему». Доказательств для такого страшного обвинения не было вовсе, а невиновность Варбанец теперь подтверждена, но Наталья Викторовна до конца своих дней не оставляла подозрений. Даже расставание Льва Николаевича с Гелианом Прохоровым она приписывала влиянию КГБ.

Теорию Гумилева, немарксистскую, но марксизму в общем-то не враждебную, было запрещено пропагандировать. Владимира Куренного, преподавателя Ленинградского инженерно строительного института (ЛИСИ), будто бы вызвали в КГБ и предупредили, чтобы не рассказывал студентам о теории Гумилева. Эту историю супругам Гумилевым передал сам Куренной.

Сотрудники КГБ заинтересовались и лекциями Льва Николаевича. Как-то раз, дело было в конце семидесятых годов, в кабинет к Сергею Лаврову пришел «очень скромный, внешне неприметный человек, представившийся: "Из КГБ", и завел разговор о лекциях Гумилева. Спрашивал: "Хорошо ли, что он их читает?"». В этой беседе Лавров показал себя умелым дипломатом и с блеском защитил Льва Николаевича:

«Я спросил гостя: слушает ли он "вражеские голоса"? Получив в ответ "да", я признался, что тоже иногда слушаю, но никогда еще не слышал там слов о младшем Гумилеве. Об Ахматовой – да, о Николае Степановиче – да, а вот о Льве Николаевиче – ни слова». Тогда Лавров осторожно поинтересовался: «"Спросите начальство, а хочет ли оно слышать по этим голосам и о Льве Николаевиче, к примеру, безработном?" Он понял всё молниеносно: "Мне понравился ваш ответ". Мы очень вежливо распрощались, и больше "оттуда" нас не беспокоили».

Но Лавров знал далеко не всё. Его и в самом деле больше не беспокоили, однако надзор за Гумилевым существовал, по всей видимости, до конца восьмидесятых. Анатолий Чистобаев, профессор ЛГУ, а затем и директор НИИ географии, вспоминает: «…не реже, чем раз в квартал, сотрудник соответствующего органа приезжал в институт, чтобы задать вопросы "по Гумилеву", причем не только директору, но и своим агентам».

Часть XII

ЧТО ТАКОЕ ЭТНОС?

Когда меня спрашивают, что же ценнее всего в научном наследии Гумилева, я не раздумывая отвечаю: пассионарная теория этногенеза и связанная с ней теория межэтнических контактов. Четырнадцать статей Гумилева, напечатанные «Вестником ЛГУ» с 1964-го по 1973-й, составили цикл «Ландшафт и этнос», девять из них посвящены теории этногенеза. В 1968-м, в разгар работы над теорией, Гумилев писал своему хорошему знакомому, биологу Б.С.Кузину: «…инкубационный период у меня кончился, и я просто оформляю мои мысли в статьи…»

Пассионарная теория этногенеза должна была ответить на три вопроса: 1. Что такое этнос и какое место он занимает в историческом процессе? 2. Какие законы определяют появление и развитие этноса? 3. Как этносы взаимодействуют между собой?

Греческое слово «этнос» Гумилев использовал вместо более распространенного латинского слова «нация» («natio», «nation») как менее политизированное. Термин «этнос» был и универсальным, и нейтральным, и сугубо научным.

Что делает русского русским, грузина грузином, чеченца чеченцем? Обыватель ответит: язык, или происхождение («кровь»), или культура, или «национальный характер» (он же «психический склад»). Но ученый возразит: русские дворяне во времена Александра I говорили друг с другом по-французски, по-французски читали, по-французски писали письма своим друзьям, женам и любовницам, некоторые вовсе не знали русского языка, однако оставались все-таки русскими людьми. Фридрих Великий тоже предпочитал говорить на французском, но тем не менее стал национальным героем Германии.

Общее происхождение – тоже миф, ведь почти все народы – результат этнического смешения. Многие русские дворянские фамилии имеют немецкое, польское, литовское, татарское происхождение. Предками французов были не только галлы, но и аквитаны, лигурийцы, римские колонисты, германоязычные франки и бургунды. Англичане, итальянцы, испанцы, немцы – все происходят от смешения разноязыких племен.

Многочисленный и «цивилизованный» этнос редко отличается общностью культуры: «Люди, которых мне приходилось встречать, отделены друг от друга почти непереходимыми расстояниями; и, живя в одном городе и одной стране, говоря на почти одинаковых языках, так же далеки друг от друга, как эскимос и австралиец», — заметил русский писатель и парижский таксист Гайто Газданов, сравнивая жизнь французских пролетариев и французских интеллектуалов в двадцатые – тридцатые годы XX века. А ведь французы того времени – одна из самых консолидированных наций Европы. При старом порядке (до Великой французской революции) культурные различия между сословиями были гораздо значительнее.

Про общность психического склада говорить просто смешно. Какая общность психики может быть между футболистом и профессором математики? Между атеистом и религиозным фанатиком? Между мужчиной и женщиной наконец?

Но если не один признак, то, может быть, комплекс признаков создает этнос? Поиску этой комбинации признаков посвящены почти все исследования по теории этноса. Как средневековые алхимики пытались из ртути, серы и мышиного помета синтезировать золото, так этнологи, историки, антропологи и даже политики (например, И.В.Сталин) искали формулу нации, соединяя признаки более или менее произвольно.