Гумилёв сын Гумилёва

Никакой специальной «биохимической энергии живого существа» просто не существует. Гумилев неверно понял книгу Вернадского.

С мутациями дела обстоят немногим лучше. Пассионарный толчок можно объяснить только стремительным (скачкообразным) распространением мутаций, что, с точки зрения современной науки, совершенно невозможно. «Гумилеву нужен скачок, т. е. резкое увеличение концентрации того или иного аллеля (варианта гена). В современной этногенетике такого неизвестно», — пишет биолог Елена Наймарк, консультировавшая автора этой книги. Сторонники теории Гумилева пришли к такому же выводу: «Пассионарность не может возникать каждый раз заново, т. к. это достаточно четкая и определенная характеристика, имеющая схожие проявления у разных этносов в разные исторические времена. Мутации явно не подходят из-за случайности их образования и ненаправленности мутагенеза».

Итак, энергетическая природа пассионарности и гипотеза о мутациях, стимулирующих этногенез, — столпы, на которых держалось все естественнонаучное обеспечение пассионарной теории этногенеза, — оказались миражами.

Лев Николаевич Гумилев ни при каких условиях не смог бы создать естественнонаучное обеспечение своей теории. Двадцатый век не дал нового Леонардо да Винчи. Науки разошлись слишком далеко. Один и тот же человек не мог профессионально разбираться в интригах при дворе императора Тайцзуна и в популяционной генетике, в еврейско-хазарской переписке X века и в термодинамике. Чудес не бывает.

Тем удивительнее, что научный поиск все-таки принес Гумилеву удачу. Это не оговорка. Гумилев, не зная физики и математики, все-таки правильно выбрал направление: он начал искать пассионарность в биологической природе человека, а не в привычных историку социально-экономических закономерностях.

Гумилев не пытался объяснить пассионарность и действием мистических, иррациональных сил, хотя этот путь сулил легкий и быстрый успех. Легче всего было объяснить пассионарность проявлением Мировой Воли, или Абсолютного Духа, или Провидения. Гумилев просто вышел бы за пределы верифицируемого научного знания, теория превратилась бы в учение, с которым спорить можно, но бессмысленно. Это область веры, а не знания. Если бы Гумилев так и сделал, то читателей бы у него не убавилось, а критиков стало намного меньше.

Гумилев избрал самый трудный путь, для гуманитария мучительный, но единственно верный. Существование пассионарности, ее связь с этногенезом Гумилев доказал как историк. И верно наметил направление дальнейших поисков, открыл целую область для научных исследований. Пока эти исследования носят характер сугубо теоретический и к тому же любительский, но не всегда дилетантский. Несколько лет назад, когда «Гумилёвика» была весьма динамичным и посещаемым сайтом, на его форуме шла интересная дискуссия между профессиональными биологами. Редколлегия сайта подвела ее итоги и опубликовала выводы участников дискуссии. Оказалось, что «гены, определяющие степень пассионарности, уже находятся в геноме (часть особей в каждом этносе) вида Homo sapiens, мутация для "опассионаривания" не нужна», но они могут быть заблокированы («эпигенетическое блокирование») или разблокированы. Впрочем, дальше продолжать не стану. Желающие могут выйти на сайт, почитать и поспорить. Для меня важнее другое: биологи, даже поняв дилетантизм Гумилева, все-таки признали избранное им направление научного поиска перспективным. [38]

38

Александр Миронов, кандидат медицинских наук, клеточный биолог и один из создателей сайта «Гумилёвика», дал пассионарности свою профессиональную оценку: «…вся "соль пассионарности" заключается в поведенческих реакциях, которыми определяется тип характера конкретного человека или, например, собаки (агрессивный, тихий и т. д.). Эти реакции обусловлены специфичным для каждого индивидуума набором нейромедиаторов и соответствующих рецепторов в головном мозге. Воспитание может только модифицировать то, что уже есть. Если человек – трус, то его нельзя сделать героем. Научить преодолевать страх можно, но научить безрассудным поступкам нельзя. А т. к. все эти рецепторы и медиаторы являются белками, то информация о них заключена в генах».

Значит, Гумилеву все-таки удалось навести «мост между науками». Когда-нибудь историк, филолог, биолог и физик вместе займутся решением проблемы, поставленной Львом Гумилевым еще на рубеже шестидесятых и семидесятых годов XX века.

МЕЖДУ ЗУБРОМ И ЛЬВОМ

Почему же Лев Гумилев в одиночку постигал премудрости генетики и биофизики, разве он не мог найти квалифицированных консультантов? Конечно, мог. Более того, Гумилев нашел не только консультантов, но даже соавтора.

Достоверно известно о сотрудничестве Гумилева по крайней мере с тремя биологами: заведующим кафедрой генетики и селекции Ленинградского университета М.Е.Лобашевым, заместителем директора Института биологии внутренних вод Б.С.Кузиным и заведующим отделом радиобиологии и экспериментальной генетики Института медицинской радиологии Н.В.Тимофеевым-Ресовским. Первые двое были серьезными учеными, третьего еще при жизни считали одним из величайших биологов современности.

Кажется, успешнее всего складывались отношения с Михаилом Ефимовичем Лобашевым. В конце концов, оба работали в Ленинградском университете, так что могли встретиться после лекций, как коллеги. Впервые Гумилев обратился к Лобашеву в ноябре 1965-го. Беседа получилась, по словам Гумилева, «очень приятной и полезной».

За консультацией Кузина приходилось ездить в Ярославскую область, где размещался его институт, а Тимофеев-Ресовский жил в подмосковном Обнинске, тоже при институте.

Влияние Лобашева, видимо, ограничилось идеей сигнальной наследственности. О Борисе Сергеевиче Кузине речь впереди, а вот о Николае Владимировиче Тимофееве-Ресовском надо поговорить подробнее, ведь он чуть было не стал соавтором пассионарной теории этногенеза.

Тимофеев-Ресовский был личностью легендарной. Задолго до книги Даниила Гранина «Зубр» слава его гремела. Когда Тимофеев-Ресовский читал публичные лекции по генетике в Институте физических проблем, куда его пригласил академик Капица, и в МГУ на 16-м этаже главного здания, аудитория не могла вместить всех слушателей. Пришлось организовать трансляцию в холлах. Тимофеев-Ресовский был уже знаменит: генетик с мировым именем, помогавший вывести советскую науку из провала лысенковского мракобесия. Он был почетным членом нескольких европейских академий и лауреатом Кимберовской премии, которая считалась у генетиков почти такой же престижной, как Нобелевская.

Еще в 1925 году Тимофеева-Ресовского пригласили в берлинский институт мозга, где он проработал двадцать лет (лучшие годы, самые богатые на фундаментальные открытия). Там Тимофеев-Ресовский сотрудничал с крупнейшими учеными его времени, в том числе с будущим лауреатом Нобелевской премии Максом Дельбрюком, в то время еще молодым физиком теоретиком, которого именно Тимофеев-Ресовский и «переманил в биологию». Наука – истинное отечество настоящего ученого. А в Германии (и веймарской, и нацистской) наукой было заниматься намного легче и безопаснее, чем в сталинском Советском Союзе. Тимофеев-Ресовский пересылал оттиски всех своих статей в СССР, в библиотеку имени Ленина, но их там никто не читал. Много лет спустя он найдет эти оттиски неразрезанными.

Позднее в СССР будут ходить слухи, будто Тимофеев-Ресовский ставил опыты на людях и вообще верно служил нацистской Германии. Доказательств не приводили, хотя при Институте мозга в самом деле была клиника, где до войны лечили психических больных, а во время войны – раненных в голову. [39]

Но «темное» прошлое Тимофеева-Ресовского не интересовало Гумилева, который был исключительно прагматичен, когда дело касалось научной теории. Тимофеев-Ресовский занимался теми областями биологии, что особенно интересовали Гумилева: популяционной генетикой, количественным изучением мутационного процесса, биофизическим анализом мутаций, радиационной генетикой, в том числе воздействием излучений на мутации.

39

Биографы Тимофеева-Ресовского – Гранин, Шноль, Бабков и Сака нян – слишком снисходительны к нему, а современникинедоброжелатели, распространявшие зловещие слухи, слишком предвзяты и злы. В любом случае клеветникам верить не стоит. Только вот что наводит на размышления. В 1987 году сын Тимофеева-Ресовского Андрей потребовал реабилитации отца. Его поддержали академики Вонсовский, Яблоков и другие ученые. Как раз в это время появилась повесть Даниила Гранина «Зубр». Писатель ученого оправдал совершенно, но Главная военная прокуратура подняла документы, собранные следствием еще в 1945 году, когда Тимофеев-Ресовский был арестован и этапирован в СССР, и – неслыханное для тех времен дело – Тимофеева-Ресовского не только не реабилитировали, но еще раз, уже посмертно, обвинили в измене Родине, которая выразилась «в форме перехода на сторону врага». Тимофеев-Ресовский будто бы «лично сам и совместно с сотрудниками активно занимался исследованиями, связанными с совершенствованием военной мощи фашистской Германии». Речь шла об участии в немецком урановом проекте и даже в развитии «расовой теории фашизма». Последнее обвинение, впрочем, можно предъявить многим специалистам по генетике популяций.

Гумилев познакомился с Тимофеевым-Ресовским через Раису Львовну Берг, дочь академика Берга, весной 1967 года, что, видимо, оказалось несложно – дом Тимофеевых-Ресовских всегда был открыт для посетителей. Гумилев рассказал знаменитому биологу о своей теории и предложил сотрудничество, тот заинтересовался и на сотрудничество согласился. 1967 годом датирована запись в дневнике Гумилева: «Знакомство с Тимофеевым-Ресовским, начало совместной работы». О дальнейшем известно не так много. Гумилев в перерывах между редактированием «Древних тюрков», работой над «Поисками вымышленного царства» и статьями для «Вестника ЛГУ» приезжал в Обнинск, а Тимофеев-Ресовский дважды бывал в ленинградской квартире Гумилевых на Московском проспекте. Поскольку Николай Владимирович после перенесенной в Кар лаге пеллагры не мог обходиться без помощи учеников, то и в работе с Гумилевым принимал участие один из них, генетик Николай Глотов.

Тимофеев-Ресовский не уступал Гумилеву эрудицией, широтой интересов. В отличие от Гумилева он любил и великолепно знал музыку, о живописи, об истории искусства судил с профессионализмом настоящего искусствоведа. Но и Лев Николаевич произвел сильное впечатление на биологов. Весной 1969 года Николай Глотов будет писать Гумилеву: «Мне же достаточно того удовольствия и наслаждения, которое я получил от знакомства с Вами, интереснейших дискуссий по проблемам, о которых я мало что знал. Я почувствовал, наконец, неповторимый запах истории. И это изумительно!»