Гунны
Шрифт:
Иордан придерживался другого мнения, он считал, что Гонория совершала «вовсе недостойное деяние» и «желала купить себе свободу сладострастия ценою зла для всего государства» 587 . Такая точка зрения тоже вполне резонна.
Так или иначе, Гонория отправила к Аттиле гонца «с предложением потребовать ее у брата себе в жены» 588 . Гонец, в подтверждение своих полномочий, вручил Аттиле перстень невесты 589 . Аттила воспринял сватовство Гонории очень серьезно. Ее мать, Галла Плацидия, дочь Феодосия Великого, после взятия Рима варварами в 410 году вышла замуж за вестготского короля Атаульфа – брак этот дал Атаульфу надежду «стать для потомков инициатором восстановления Римского государства» 590 . Готский вождь не успел осуществить свою мечту – он был убит одним из приближенных. Теперь у Аттилы появился шанс сделать то, что не удалось Атаульфу:
587
Iord., Geth., 224.
588
Paul. Diac., Hist. Rom., XIV. 9.
589
Иоанн Антиохийский, фр. 199, по: Дестунис Г. С. Сказания Приска Панийского. С. 77, прим. 96; Prisc., 13.
590
Oros., VII. 43. 2 – 6.
Но интрига, которая началась с большой политики и большой романтики, перешла в фарс. Женщина в Гонории взяла верх над императрицей. Она не дождалась венценосного жениха и, как пишет Иордан, «совершила грех, который не удался с Аттилой, со своим слугой Евгением» 591 . О том же сообщает и Марцеллин Комит: «Гонория, сестра императора Валентиниана, была обесчещена прокуратором Евгением и зачала. Ее изгнали из дворца и выслали из Италии к императору Феодосию» 592 . Вскоре Гонорию обручили с неким Флавием Бассом Геркуланом, чиновником Западной империи; возможно, в благодарность за то, что он согласился жениться, в 452 году его сделали консулом. Впрочем, Аттилу не смутила репутация невесты, и он потребовал ее руки, поскольку в руке этой, возможно, была корона.
591
Iord., Rom., 326.
592
Marc. Com., 434 год.
По поводу того, когда именно это произошло, а также по поводу последовательности событий у разных хронистов есть разные точки зрения 593 . Некоторые (как, например, Павел Диакон) считают, что Гонория обратилась к гуннскому вождю уже после того, как он разорил Галлию и вошел в Италию 594 (эта война начнется в 451 году). Но значительно больше доверия вызывает информация Приска, который был современником этих событий и занимался дипломатической деятельностью (посольство к гуннам было, возможно, первым, но не последним его опытом на этом поприще).
593
Марцеллин Комит относит заочную связь Гонории с Аттилой к 434 году (Marc. Com., 434 год), но это – явная ошибка.
594
Paul. Diac., Hist. Rom., XIV. 13.
Если верить Приску, именно надежда стать мужем Гонории заставила Аттилу сделать свой выбор, когда он в 450 году решал, на какую из двух империй ему идти войной: «Когда Аттила узнал, что после смерти Феодосия на престол восточного Римского царства возведен Маркиан, и когда он извещен был о том, как поступили с Онорией, то отправил посланников к царю западных Римлян, требуя, чтоб не было оказано никакого притеснения Онории, потому что она сговорена за него; что он отмстит за нее, если она не получит престола».
В переписке с Валентинианом Аттила «утверждал, что Валентиниан должен уступить ему полцарства, ибо и Онория наследовала от отца власть, отнятую у нее алчностью брата ее…». Его посланники взяли с собой перстень Гонории, чтобы он служил доказательством ее помолвки с Аттилой.
«К восточным Римлянам он писал о присылке к нему определенной дани. Посланники его возвратились без успеха. Западные Римляне отвечали, что Онория не могла быть выдана за него, быв уже замужем за другим, что престол ей не следует, потому что верховная власть у Римлян принадлежит мужескому, а не женскому полу. Восточный император объявил, что он не обязан платить назначенной Феодосием дани; что если Аттила будет оставаться в покое, то он пришлет ему дары, но если будет грозить войною, то он выведет силу, которая не уступит его силе. Аттила после того был в нерешимости, не зная, на которую из двух держав напасть. Наконец он рассудил за благо обратиться к упорнейшей войне, – выступить против запада: там он должен был биться не только с Италийцами, но и с Готфами и Франками; с Италийцами дабы получить Онорию вместе с богатством ее, а с Готфами в угождение Гезериху (Гейзериху. – Авт.)» 595 .
595
Prisc., 12 – 13.
Павел Диакон пишет: «Итак, располагая поддержкой храбрейших племен, которых он подчинил себе, Аттила возымел намерение сокрушить Западную империю. Ибо его власти были подчинены: знаменитый король гепидов Андарик; Валамир, правитель готов, более знатный, чем тот король, которому он служил, а также такие храбрейшие племена, как маркоманы, свевы, квады, герулы,
турцилинги, руги с их собственными королями и, кроме них, другие варварские народы, жившие в северных краях» 596 .596
Paul. Diac., Hist. Rom., XIV. 2.
Если верить Иордану, перед началом вторжения Аттила попытался внести разлад между вестготами и римлянами. Он направил послов к Валентиниану, уверяя, что «ничем не нарушает дружбы своей с империей» и что целью его выступления будет война с вестготами. «Равным образом он направил письмо и к королю везеготов Теодориду, увещевая его отойти от союза с римлянами и вспомнить борьбу, которая незадолго до того велась против него. Под крайней дикостью таился человек хитроумный, который, раньше чем затеять войну, боролся искусным притворством».
Но Валентиниан, в свою очередь, направил к Теодориду послов с поручением предложить ему союз, а заодно дать самую нелицеприятную характеристику Аттиле. Валентиниан заявлял:
«Благоразумно будет с вашей стороны, храбрейшие из племен, [согласиться] соединить наши усилия против тирана, посягающего на весь мир. Он жаждет порабощения вселенной, он не ищет причин для войны, но – что бы ни совершил, это и считает законным. Тщеславие свое он мерит [собственным] локтем, надменность насыщает своеволием. Он презирает право и божеский закон и выставляет себя врагом самой природы. Поистине заслуживает общественной ненависти тот, кто всенародно заявляет себя всеобщим недругом. Вспомните, прошу, о том, что, конечно, и так забыть невозможно: гунны обрушиваются не в открытой войне, где несчастная случайность есть явление общее, но – а это страшнее! – они подбираются коварными засадами. Если я уж молчу о себе, то вы-то ужели можете, неотмщенные, терпеть подобную спесь? Вы, могучие вооружением, подумайте о страданиях своих, объедините все войска свои! Окажите помощь и империи, членом которой вы являетесь. А насколько вожделенен, насколько ценен для нас этот союз, спросите о том мнение врага!» 597 Теодорид согласился с доводами Валентиниана. Но пока стороны обменивались посольствами, Аттила перешел Рейн и вторгся в Галлию. Это случилось в начале 451 года.
597
Iord., Geth., 184 – 188.
Гунны опустошали все на своем пути, множество городов было взято ими и разорено. Причем война эта сопровождалась, если верить раннесредневековым авторам, огромным количеством разного рода чудес. Чудеса эти были двоякого рода. С одной стороны, поскольку Аттила считался «бичом Божьим» и разорение им Галлии было санкционировано вышними силами, верующие получили немало знамений, которые указывали на полную нецелесообразность борьбы с гуннами.
Так, когда вражеская армия подошла к городу Мец, некоему христианину было видение того, как блаженный диакон Стефан (к этому времени почивший) беседовал со святыми апостолами о грядущей гибели города. По свидетельству Григория Турского, святой просил апостолов взять город под защиту, потому что именно там, в часовне, хранились его останки. Впрочем, Стефан был готов на компромисс: «Но если грехи народа настолько велики, что нет другого исхода, как предать город огню, то, по крайней мере, пусть хоть эта часовня не сгорит». Апостолы отвечали ему: «Иди с миром, возлюбленнейший брат, пожар пощадит только одну твою часовню! Что же до города, мы ничего не добьемся, так как на то уже есть Божья воля. Ибо грехи народа возросли и молва о его злодеяниях дошла до самого Бога; вот почему этот город будет предан огню». Чудо же состояло не только в том, что простой горожанин был удостоен услышать беседу давно почившего святого с апостолами, но и в том, что просьба Стефана была уважена и часовня действительно осталась цела 598 .
598
Григорий Турский, II. 6.
Подобное же откровение получил, как сообщает Павел Диакон, и блаженный Серватий. Он узнал, «что окончательное решение неба таково, что вся Галлия должна быть предана ненависти варваров, кроме часовни блаженного диакона и первомученика Стефана, расположенной в Меце». Более того, Павел Диакон повествует и о том, каким образом варварам удалось взять этот хорошо укрепленный город. Гунны «сняли осаду с Меца, поскольку решили, что не смогут завоевать этот город из-за крепости его стен…». Но тут, без всяких осадных машин, одним лишь вышним промыслом, «стена города Меца рухнула и, как было предустановлено свыше, широко раскрыла врагам проход». Гунны, которые успели отойти на двенадцать миль, «услышав, что стены города Меца рухнули, вновь с невероятной поспешностью подступили к нему и, опустошив все пожарами и грабежами, уничтожили многих жителей». Что же касается часовни Св. Стефана, Павел Диакон сообщает некоторые подробности того, как она уцелела:
«Когда бешеные варвары увидели издали ту самую церковь, они немедленно поспешили к ней, намереваясь захватить ее в качестве богатой военной добычи; и когда они подошли поближе, перед их глазами как будто появилась огромная и твердая каменная глыба. Когда они, [пребывая] в духовной слепоте, ощупывали ее вокруг руками, пытаясь отыскать проход, то им не виделось ничего другого, кроме естественной твердости камня. Одним словом, они часто отступали и вновь возвращались, пока не поняли, что ничего не добьются; наконец, утомленные, они удалились и [таким образом] были обмануты результатом собственных усилий».