Гурман

— Успокойся, малыш. Нахулиганил — будь любезен держать ответ. Ах да, — спохватилась Мила и вытащила из футляра шприц. — Это поможет тебе, красавчик, и продлит наше представление. А паяльник избавит тебя от ненужного кровотечения.

Игла вошла в мышцу, как в тесто. Павел выругался, ощерив рот с грязно-желтыми зубами.

— Пожалуй, начнем. — Мила хмыкнула и сделала надрез на его бледной груди, на которой были изображены церковные купола.

Павел истошно закричал.

Байкеры не спали всю ночь. Дантист переоделся в камуфлированные штаны, кожаную куртку и собирал сумку. Веревочная лестница, три фонаря с запасными комплектами батарей, вода, бутерброды, крепкий кофе в термосе — все это поочередно укладывалось внутрь.

Гаучо, разомлевший от очередной чашки чая, развалился на стуле и глядел на экран телевизора, по которому передавали какие-то клипы. Монгол хмуро чистил ружье.

— Как-то по-дурацки я себя чувствую, — неожиданно признался он, проведя широкой ладонью по выбритому черепу. — Словно не по-настоящему это.

— Самые важные дела делаются вроде как не по-настоящему, — пробормотал Дантист. — Давай начистоту. У нас есть другие зацепки? Нет.

Он положил на стол сверток, который принес из своей «Нивы», и осторожно развернул его. В тусклом свете слабо блеснули стволы древнего охотничьего обреза.

— Видали, что у меня есть? Еще от деда осталось. Убойная штука.

— Дантист, тебе еще папаху на башку, и ты вылитый махновец, — заявил Гаучо. — Если тебя с ним мусора заметут, ты деньгами не откупишься. Будешь с Эстетом в соседней камере куковать.

— Не заметут, — ответил тот, заворачивая обрез.

— Почему ты не хочешь взять еще кого-то из наших? — спросил Монгол, передернул затвор карабина, направил ствол в потолок и нажал спусковой крючок. — Все-таки десять лучше, чем трое.

— Это была наша идея. Не нужно впутывать других парней. Через час уже надо будет выдвигаться. Справимся сами.

Когда все было готово, байкеры вышли наружу.

Гаучо набрал в легкие воздух и сделал глубокий выдох. Он неотрывно смотрел на две громадных горы, высившихся за рекой. Предутреннее серое небо неожиданно начало окрашиваться сочно-алым цветом, словно ребенок по неосторожности уронил в это место розовую каплю с кисточки. Начинался рассвет.

— Новый день. Сегодня кто-то родится, а кто-то умрет, — вполголоса произнес Гаучо.

— Давай в машину, Ницше, — бросил Дантист.

Он протер тряпкой влажные от росы зеркала, сел в автомобиль и завел двигатель.

— С богом, — проговорил Монгол, укладывая ружье в багажник.

Через минуту запыленная «Нива» уже неслась по трассе.

— Тут нет ничего сложного. Это как очищать куриные тушки от кожицы, — словно оправдываясь, сказала Мила.

Ее лицо приняло застенчивое выражение, как у школьницы перед первым свиданием, но в глазах дымился садистский азарт.

Катя зажмурилась. Ее губы что-то беззвучно шептали.

Виктор сидел неподвижно. Если бы не грудь, мерно вздымавшаяся в такт дыханию, его можно было бы принять за покойника. Он зачарованно смотрел, как Мила быстро и деловито свежевала извивающегося Павла.

Тот кричал так, что вопли спицами вонзались в уши, разрывали в клочья барабанные перепонки. За всю свою жизнь, даже будучи опером, Виктор не знал, что живое существо способно издавать такие звуки. Казалось, даже стены подземелья дрожали и вибрировали от этих воплей.

Катя открыла глаза и отвернулась. Ее лицо было белым, как у утопленника. Она старалась не видеть происходящего, но уши ее оставались открытыми. Безумные крики уголовника невидимыми щупальцами заползали к ней внутрь, оплетали сердце.

Мила на мгновенье прервала свою работу. Она что-то пробормотала, сделала еще один укол Павлу в бедро, засунула кляп в глотку. Какое-то время он продолжал мычать. Его лицо приобрело цвет вареной свеклы. Бешеные, наливающиеся кровью глаза вылезли наружу настолько, что вот-вот были готовы выплеснуться из глазниц и закачаться на нервах.

Мила подняла раскаленный паяльник и прижгла несколько сосудов, которые кровоточили слишком сильно. Павел затих, лишь его конечности продолжали слабо вздрагивать. Весь полиэтилен на полу был заляпан темно-красными пятнами. Кровь непрерывно стекала с рваных рулонов кожи, свешивающихся с тела.

Прошло не более минуты, и тело Павла грузно провисло, а глаза закрылись.

Мила довольно хрюкнула и продолжила работу. Виктор неотрывно глядел на пытку.

— Не смотрите, — Катя едва ворочала языком, ее стошнило на собственные колени. — Как вы будете с этим жить?

— Я хочу к своему сыну, — продолжая немигающим взглядом смотреть на экзекуцию, ответил Виктор.

— Вы не увидите его, — хрипло сказала Катя, отплевываясь. — Ребенка нет и не было. Она обманула вас, чтобы всех нас притащить в этот подвал.

— Заткнись! — проревел Виктор.

Взмокшие от пота волосы прилипли ко лбу. Он тяжело дышал, верхняя губа задралась, как у бойцового пса.

— Я устал слышать твое нытье!

Катя умолкла, ошеломленно уставилась на свои колени, изгаженные рвотой.

— Я убью ее, — очень тихо сказал Виктор, но Кате удалось расслышать его слова. — Мы уйдем отсюда. Да. Вместе с моим сыном Сережей.

«Он сошел с ума», — устало подумала Катя и пошевелила пальцами, пытаясь разогнать по венам застоявшуюся кровь.

К ним неслышно приблизилась Мила, снимая перчатки, поблескивающие кровью. Они вместе со скальпелем полетели в тазик, стоящий на полу, в котором Артур совсем недавно мыл бритвы. Затем женщина сняла очки, рукавом стерла мутные брызги со стекол. Из ее груди вырвался глубокий вздох.

— Я стала уставать в последнее время. Прошло столько лет, но я никак не привыкну, что Сережи нет со мной. — Она промокнула носовым платком уголки глаз. — Тяжело одной. Катенька, ты проголодалась?

Девушка издала квакающий смешок и спросила:

— Он умер?

— Кто, дядя Паша? Нет, — успокаивающе произнесла Мила. — Он погрузился в глубокий сон, хотя и не заслуживает этого. Но его крики действовали мне на нервы. Он очень шумный, у меня от него началась мигрень. Мужчина должен уметь переносить боль.