Гусар
Шрифт:
Все дружно закричали «Ура!» и осушили стаканы. В этот момент, окружённый пьяными, шумными, но по-своему искренними людьми, я впервые почувствовал, что нашёл здесь своё место. Я был принят.
Глава 7
Утро не задалось сразу. Голова раскалывалась самым бессовестным образом. Она не просто болела, она гудела так, будто внутри кто-то методично бил в колокол,
— Ах ты ж… — Вырвалось у меня вслух.
Классика жанра. Гусарское похмелье, как выяснилось, ничем не отличалось от последствий удачной вечеринки в Москве — тот же чугунный гул, та же сухость во рту.
Вспышками в памяти пронеслись обрывки вчерашнего вечера: хохот Ржевского, звон стаканов, его громкий тост за «настоящего Бестужева-Рюмина» и моё собственное, пьяное чувство триумфа.
Я это сделал. Я стал своим. Ощущение победы было сладким, но утреннее послевкусие — отвратительно горьким. Как я вообще добрался до дома? Кажется, меня вели под руки…Черт… Надеюсь, с пьяных глаз ничего лишнего не ляпнул…
Дверь тихо скрипнула. В комнату вошёл Захар. Никакой паники, никакого ужаса на лице. Даже непривычно.
Он двигался с деловитой сосредоточенностью, в его руках я увидел небольшой поднос с запотевшим серебряным стаканом. Выражение сосредоточенной физиономии деда было такое, будто это не стакан вовсе, а святой Грааль. У него даже походка изменилась. Он не просто переставлял ноги, он буквально вышагивал, высоко поднимая колени.
— Рассольчику извольте, барин, — произнёс старик. — Голову лечит лучше всякого лекаря. Батюшка ваш только им и поправляется.
Я попытался улыбнуться в ответ. По крайней мере, предполагалось, что это будет улыбка. По-моему, вышел какой-то предсмертный оскал умирающей гиены. Думаю, с голосом сейчас будет такая же беда, если попробую заговорить.
Без лишних слов взял стакан и осушил его залпом. Терпкая, солёная жидкость обожгла горло, но почти мгновенно принесла облегчение. Туман в голове начал рассеиваться. Несомненно народные средства несут в себе сакральные тайны. Народ не дурак, он знает, как лечить старую русскую болезнь — похмелье.
— Спасибо, Захар. Ты мой спаситель, — с трудом выговрил я. Ну точно. Чистая гиена и ее предсмертный хрип.
— Служба, — коротко ответил старик, забирая пустой стакан. — А теперь надобно поторапливаться.
— Стесняюсь спросить, куда? Лично я вообще не опаздываю.
— Кони ждут, — пробурчал слуга с такой интонацией, будто судьба коней в любом их виде волновала его больше собственной судьбы и всяко больше моего здоровья. — Коней почистить надобно, барин, и покормить. А потом, значится, на прогулку верхом отправитесь, ноги им и себе размять. Вольтижировка и фехтование, опять же.
Я почувствовал, как к горлу подкатила тошнота. И дело было вовсе не в похмелье.
Фехтование — куда ни шло. Это я хотя бы представляю. Вольтижировка — я даже слова такого не знаю. Но мне категорически не нравится, как оно звучит. Точно хрень какая-то.
То есть, никакого чилла и отходняков. Тоска-а-а… Вместо того
чтобы спать, наслаждаясь в видениях своим триумфом, я должен махать саблей и скакать на лошади, как обезьяна в цирке. Причем, в моем случае есть опасение, что сравнение с обезьяной максимально точное.Эх… А как хорошо все начиналось…
Я с грустью посмотрел вслед Захару, который так же торжественно, как и заходил, покинул мою комнату.
— Чертов садист… — Тихонько буркнул ему вслед. — Решил меня угробить, походу. Ты гляди, даже завывать стал реже. Видать, настоящее его лицо наружу лезет.
Ну ладно… Примем реальность как неизбежное зло. Вчера было весело. Сегодня — есть расписание, устав и куча обязанностей, о которых, между прочим, по-прежнему не имею ни малейшего понятия.
Я с кряхтением сполз с кровати. Тело ломило, голова немного отошла от вчерашнего, но не полностью. Она уже не собиралась расколоться на части, как перезрелый арбуз, но еще не готова была адекватно мыслить.
Не успел я сделать и пары шагов, как дверь отворилась, в комнату влетел Прошка. В отличие от вечно хмурого Захара, он сиял, будто начищенный пятак. Впрочем, по-моему, это его обычное состояние. Он все время чему-то радуется.
— Доброго утра, Пётр Алексеевич! — фонтанируя счастьем сказал Прохор. — Захар Семёныч велели вам обмундирование для утренних упражнений принести!
В руках слуга аккуратно держал сложенную одежду.
Никакого парадного мундира с золотым шитьём там не обнаружилось. К счастью… Выглядеть расписным пугалом мне не улыбалось. Всё было куда проще и практичнее: суконные, плотно облегающие ноги рейтузы, незатейливая холщовая рубаха и высокие сапоги для верховой езды. То, что нужно для грязной работы в конюшне и последующей муштры.
Прошка разложил вещи на кровати, выскочил из комнаты, но уже через пару минут вернулся обратно. С особой, почти благоговейной осторожностью, он пристроил рядом с одеждой длинный предмет в посеребрённых кожаных ножнах. Саблю.
Я подошёл ближе, собираясь рассмотреть, с чем придётся работать. Это было не стандартное, казённое оружие, которое видел у других офицеров. Эта сабля выглядела иначе. Её эфес, отлитый из тёмного серебра, был выполнен в виде головы сокола, а на перекрестье имелся искусно выгравированный дворянский герб — тот самый, что нашит на моей одежде.
Не в силах сдержать любопытство, я взял оружие в руки. И в тот же миг по телу пробежала странная дрожь. Внутренняя, само собой. Не было такого, чтоб меня затрясло, как от электрического разряда. Нет. Просто где-то в глубине моего естества словно волна мурашек прокатилась.
И вот, что интересно. Я не знал, что делать с этой тяжёлой, смертоносной вещью. Но мои руки… руки графа Бестужева-Рюмина, казалось, вполне понимали, как им действовать. Согласен, звучит так себе, когда у тебя разные части тела живут самостоятельной жизнью. Но тут уж как есть.
Ладонь сама собой легла на рукоять, идеально обхватив её. Вес ощущался не как чужеродная тяжесть, а как привычное, естественное продолжение руки. Не задумываясь, будто делал это тысячу раз, я плавно вытянул клинок из ножен на несколько сантиметров.