Хадж во имя дьявола

От ходьбы по снегу в паху вспухли бугры, а ноги в болезненной истоме подводило к подбородку. Хотелось свернуться калачиком, как свертывается кот на печи, и спать.

Потом оказались возле озера. Уже были на другом берегу, как вдруг из-за кустов вышли солдаты. Бежать некуда, дальше — ледяная долина. На нас надели наручники и повели в расположение.

Солдаты, как и зеки, жили в юрте, только в этой не сто пятьдесят человек, а всего двадцать. Вместо двухэтажных нар кровати. Посередине лежал шкаф, похожий на тот, что теперь в квартире Бориса, только закрытый на маленький замочек. Установить, кто мы, не стоило никаких трудов. Нас следовало вернуть в монастырь, туда, где актив и воспитка.

Дежурный солдат кинул на шкаф тулуп:

— Спите. Завтра за вами приедут хозяева

Мы намотали по лесу почти двести километров, и я сразу заснул, но скоро очнулся, Борис тоже не спал.

— Слушай, Борис, — пощупал я замочек шкафа, — давай откроем, посмотрим, что там, все равно все дрыхнут

— Что там, что там, — пробурчал Борис. — Бумаги какие-нибудь, что еще может быть.

Утром нас разбудили, открыли шкаф, но там были не бумаги. Там были заряженные автоматы. Солдаты разобрали оружие — и на службу.

Тогда я не понял всего происшедшего. Был молод, не склонен рассуждать, да и ожидание возврата в монастырь заслоняло все. Но спустя время, когда все это вспомнил, с ужасом осознал: если бы мы открыли шкаф, Парка, богиня судьбы, перерезала бы сплетенную связку нитей.

Доведенные до отчаяния, загнанные в угол звереныши, мы, взяв в руки автоматы, устроили бы бойню, не упустили бы случая торжествовать, а потом бы ушли — уже вооруженными и сильными.

Но куда бы мы могли уйти?

Из ночи в ночь, из мрака в мрак?

Впрочем, и позже, уже когда я из малой зоны перешел в огромную, где жили бесконвойные холопы, я оставался таким же отверженным изгоем как в детстве, так и в юности, ибо в лагерях — мы, т. е. я и такие, как я, стояли резко и крайне справа. Стояли, не сходя со своих границ, этим отличаясь от болота общей массы, не говоря уже о левых, тех, кто в погонах и иже с ними, в большой зоне, о которой пели — «Широка страна моя родная». Масса была слишком огромна. Ею правили вожди и вольноотпущенники, поэтому нам оставались только волчьи тропы. Так как дороги, шоссе, тракты были увешаны флажками — шла беспрестанная охота на волков… Так однажды я забыл об этом и хотел уйти в море. Как-то все изменить…

Море я знал только по многочисленным книгам и изображениям, но даже девятый вал, если рассматривать его, сидя в комфорте городской квартиры или, скажем, в галерее, кажется довольно миролюбивым и ручным. Но это совсем не потому, что не хватило таланта у художника, а потому, что художник просто не может изобразить все: глубину, необъятность пространства, а еще звуки, ни с чем не сравнимый и все охватывающий рев урагана. И еще пространство. Человек просто не может воспринять бесконечность.

27

Море ассоциировалось у меня с широкими плечами, бородой, глухим свитером, высокими сапогами, зюйдвесткой и обязательно трубкой. А еще с особым запахом. А корабельные каюты были похожи в моем воображении или на кельи схимомонахов или на апартаменты королей. Кроме того, воображение представляло мне портовые таверны, сидящих в них китобоев, пьющих пиво и закусывающих галетами. Галеты тогда представлялись мне каким-то толстым печеньем, но правдоподобным оказался один запах. Здесь действительно пахло дегтем, рыбой и цветущей водой, как в старых пожарных бочках.

Мое судно со странным названием «Неман» стояло у двадцать второго причала третьим корпусом. Так сообщала запись мелом на огромной грифельной доске под навесом.

Я пошел по бетонному парапету, на котором желтели штабеля бочек, ящиков, каких-то бревен, кроме того, цепи, тросы, канаты. Везде работали машины, и сновало множество людей. Но все перекрывал скрип лебедок и кранов, которые, как гусаки, нависали над палубами, извлекая из трюмов что-то, закутанное в погрузочных сетках. Истерически взвизгивали сирены отходящих и приходящих буксиров, и еще чайки… Они, конечно, очень красивы, о них написаны и песни, и стихи, но вели себя они, как обалдевшие от базарного азарта торговки, терзая и заглатывая абсолютно все съестное. И даже стая обыкновенных городских воробьев, слетевших на кучу лошадиного навоза, по сравнению с ними, выглядела сдержаннее и благопристойнее.

Наконец, я увидел число «33» и белую на черном фоне надпись «Неман». Я прошел по зыбким сходням через одно судно, другое, и вот, наконец, чуть колеблющаяся палуба моего судна. Ко мне сразу же направился некто молодой и плечистый в кирзовых сапогах, в обыкновенной серой телогрейке и зимней солдатской шапке, на рукаве у него была красно-синяя повязка.

— Вы к кому?

— Мне к замполиту,— ответил я.

Мне точно назвали время, когда этот морской чин должен меня принять.

— Поднимитесь на ростры, слева по борту, вторая каюта.

Но если бы он не показал мне рукой, куда идти, то слово «ростры» для меня значило бы столько же, как, скажем, речь Горация против Куриациев на латинском языке. Все эти термины я узнал позже, а пока я потащил свой чемодан по деревянным ступеням железного трапа. Ступени обязательно должны быть деревянными, по железным можно соскользнуть, а море требует предусмотрительности.

Я постучал, вошел, поставил чемодан и, поздоровавшись, положил на стол запечатанный пакет из кадров.

В довольно простой каюте, где стоял письменный стол, сидело два человека, один в морской форме, лет сорока восьми — пятидесяти, с седеющей крупной головой, второй моложе, лет тридцати двух, в штатском. Лицо его, белое, с нежной кожей, сразу отделяло его от моряков. Этот второй, вероятно, жил в городе и много времени проводил в помещениях. Между тем, пока замполит, а это был старший, рассматривал содержимое пакета, молодой очень бесцеремонно и пристально рассматривал меня, как будто я был неким экспонатом или фокусником, которого он хотел поймать на ловкости рук.

Я не терплю, когда меня так нагло рассматривают, и поэтому еще более бесцеремонно начал разглядывать его, а это делается так. Нацеливаешься, как из снайперской винтовки, допустим, на левую бровь, и начинаешь изучать: считаешь волосики, замечаешь шрамик посередине… И молодой быстро опустил глаза.

В это время замполит отложил бумагу и кивнул на какой-то зачехленный предмет у стола:

— Садись. Я знал о твоем появлении на судне, знают об этом и капитан и стармех. Мы все считаем, что лучше, если ты начнешь с машины, но можешь начинать и с палубы, это дело твое.

— Нет,— вмешался молодой,— в машине он приобретет профессию, а это для него самое главное.

— Ему виднее, что для него главное, — пренебрежительно прервал замполит и повернулся ко мне. — Насчет стихии, штормов, морского товарищества я говорить не буду. Но люди везде люди, у людей — свои недостатки, свои преимущества. Надо проявлять терпимость и сдерживаться.

Через полчаса, когда я получил спецуру: черные х/б брюки и куртку, ко мне в каюту вошел вахтенный, тот, с повязкой.

— Кем?