Хаидэ

— Ты! Тоже! Куда теперь-от? Дети ведь.

— Тека… да помолчи.

— Уйди! Да куда ж ты. Я ж без тебя…

Она села с размаху, раздувая широкую юбку и заревела басом. Бычонок, пятясь от матери, заревел тоже. Тека тут же вскочила и, блестя мокрыми щеками, прижала мальчика к юбке. Оглянулась снова на Абита.

— Кос говорит. Вараки. Эх, сбил ты мужиков, неум.

— Тьма их, — подал голос Кос и оглянулся на туман, клубящийся в арке, — носятся, прыгают. С дюжину покусали.

— Дюжину! — Тека прижала руку к щеке, — да это же теперь еще сколько?

Кос пожал плечами. Сплюнул на траву и поморщился, трогая опухшую щеку.

— Плохо там. Тойры перепились, разнесли кладовые, вроде и рады все, а кой-кто уже дерется и против Нартуза злое говорит. Тот, конечно, молодец, но что делать сейчас и не знает.

— Пещеру-то закрыл, умник? Когда сюда вбег?

Кос пожал плечами. Сказал, колеблясь:

— Ну, ковер закинул на вход. Дверь хлопнул.

— Хлопнул он! А отдушины проверил?

Тека плясала на месте от нетерпения и злости, подымала над головой кулаки.

— Не. Да что меня тиранишь, а? Ты б сама увидела, там чего сейчас.

Абит взял женщину за плечо.

— Матерь Тека, что делают с ними? С вараками? Как убить?

— Да не убьешь их! Если только мысли плохие гнать. Ну, ямищу надо зарыть скорее, с мутами. Тогда эти нажрутся, а дальше плодиться не смогут. А пока яма, да пока тойры дерутся… горе. Ой.

— Ты возьми, — он подал ей Торзу, и женщина, замолчав, обхватила мальчика поперек живота.

— Выйду сейчас, пещеру закрою, как смогу. А этот вход, он сам закрывается. Видишь?

Клубы светлого дыма, сгущаясь в середине арки, по краям темнели, сводя ближе каменные закраины. Абит повернулся, разыскивая глазами далекую Ахатту. Но не увидел. И улыбнувшись Косу, полез в каменную дыру, обдирая штаны и рукава старой рубашки, что отдала ему женка покойного Харуты. В черном отверстии через несколько мгновений засветил тусклый огонек. И еле слышные шаги сказали — уходит.

Тека выдохнула, снова прижала к себе мальчика, который проснулся и сердито кричал, вырываясь.

— Чего сидишь? Бери, давай парней. Пойдем за сестрой. Неум пещеру закроет, сюда вараки не пролезут. А жрецы, ну…

— Ты, Тека, иди.

Кос встал и быстро протиснулся в совсем узкую дыру. Пыхтя, просунул обратно лохматую голову.

— Иди. Я тойр, к мужикам пойду. Этот, он же ходов переходов не знает, как я. Женщин надо вывести. Наружу. Вараки туда не пойдут…

Голова исчезла. Тека замерла, потрясенно глядя, как лениво смыкаются дымные клубы, твердея каменными кромками.

— Кос… люб мой. Да что ж.

Плача, трогала рукой равнодушную каменную стену. Дергала себя за распустившиеся косы. И когда Мелик, топчась рядом, звонко заревел, вторя Бычонку, всхлипнула последний раз и улыбнулась мальчикам, еле видя их через бегущие слезы.

— Вы мои ц-цари, малые мои. Ну-ка, подите ко мне.

— Ма, — сказал басом Бычонок, тыкаясь лицом в юбку на боку.

— Бери, бери брата за ручку. Пойдем. Тута цветы, видишь? Пойдем, там высокая сестра, мамка Ахатта. Надо за ней.

Горбя плечи, медленно пошла снова вперед, не оглядываясь на стену, за которой бешеные мелкие твари, визжа и скрипя, носились по переходам и лабиринтам, ища кого укусить. Маленький князь ехал, прижатый к большой груди, лепетал свое, довольно разглядывая птиц, а двое мальчиков, держась за руки, послушно топали впереди, изредка оглядываясь на матерь Теку, и успокоенные ее улыбкой, снова смотрели вперед, смеясь мокрыми щеками.

Глава 56

Шаман Эргос стоял в пустоте, держа за повод двух коней. Сизый, будто присыпанный серебряной пылью Полынчик поднимал морду, волнуясь, фыркал, и повод натягивался, давя на ладонь. А большой черный конь стоял смирно, будто и нет его. И Эргос дважды оглянулся, чтоб увидеть большой силуэт на сильных красивых ногах.

Рядом, за тонким, невнятно поющим полотном, в ярком свете степного дня цикады тянули бесконечную режущую песню. И прорывался через нее глухой топот дальних всадников. А с другой стороны сидел Патахха, наклонив старую голову, что-то делал на коленях. Эргос присмотрелся, щуря узкие глаза. Сверкнули золотистые и белые прутья. Старик плетет свои корзины. И ничего не спросить у него теперь. Он, конечно, ответит, и даже не взглянет с укором, но пора дать ему отдых. Жизнь все время тащит события, как река по весне волочет в мутных водах то перевернутую лодку, то вырванное с корнем дерево, а то и утопленника с белым лицом. И негоже шаману племени всяк раз бежать за советом к старому. Будто это последний подарок реки жизни. Эргос знает — теперь ему их встречать, думать, что делать, и провожать дальше. Или вытаскивать на берег.

Большой мир подступал совсем близко, закутывая его в покрывала событий, что происходили в разных местах, далеко от него и друг от друга. И ему нужно мысленно отделить слои, не порвав и не перепутав, прочитать каждый и что-то сделать. Или понять, что делать не надо, пусть вершится, идет само.

Он снова отвернулся от Патаххи.

Перед глазами в расщелине сидел Казым, прислушивался к близкому уже топоту и морщил лоб, раздумывая, что делать дальше.

Пусть думает. Эргос взял его коней. А дальше тот все сделает сам.

Наплыла на серые скалы, утыканные зелеными кустами и кривыми деревьями другая картинка. Маленькая комната с белеными стенами, узкая постель, застланная грубым полосатым покрывалом. И, прислонясь к стене, стоит хозяин харчевни, толстяк, заросший черным волосом, как жирный ленивый медведь. Крутит в руках связку ключей, усмехаясь.

Это — было, понял Эргос, и задержал понимание, чтоб не улетело, бережно ощупал его мысленными пальцами. Недавно было, несколько дней тому…

— Так говоришь, не знаешь, куда ушла?

Мелетиос подошел и сел на постель, поглаживая покрывало. На стене висели вещи, полупустая сумка, и небольшой лук, рядом горит с десятком стрел. Небольшой сундук в углу прятался под наспех брошенными платьями, простыми, полотняными, как у обычных горожанок Раффа.

— Откуда ж мне знать, высокий господин. Жила. Платила сначала справно. А утром я глядь, нету, и монет не оставила! Доверчивый я человек. Народу полно, разные все. Вот и такие бывают, как эта девка. Худая да злая, как смерть-чума. Зыркнет глазами…