Хаидэ

Нуба внимательно выслушал сбивчивые слова взрослого мужчины, который торопился сказать, как подросток, что прикасается к мечте. Ответил, держа повод Цапли:

— Там страшно, уважаемый Мелетиос. Прости, что я говорю это, но там — смерть. Никаких двадцати лет может и не быть у тебя.

— Знаю. Я знаю! Но с ней я каждый день проживаю целую жизнь.

Они не посмотрели на Мауру, но оба знали, та улыбается, хоть и с грустью.

— Не обижай ее.

Нуба уже сидел в седле. И, помахав купцу и девушке, поскакал в свою собственную судьбу.

Брат вынырнул из сумрака, когда на небе отыграла вечерняя заря. И заржав, заплясал вокруг уставшей Цапли, почти невидимый в темноте, но сотрясающий землю стуком больших копыт. Нуба соскочил с белой лошади и, протягивая руки, охлопал шею и плечо черного жеребца.

— Вот ты, из моего сна. Значит, все возвращается, а? Ты — Брат?

Он не знал, может ли этот конь быть тем самым Братом, ведь времени прошло немало. Но не удивился бы. Мелетиос сказал, когда они вместе сидели в саду сутки тому и Нуба поведал о своем разговоре с призраком Техути:

— Вы пришли из легенды. Да-да, не возражай мне. Я много читал и я вижу. Будто нос огромного корабля, что рассекает волны жизни, так и вы. Это так странно. И правильно.

Нуба не думал возражать, но себя в легенде не видел. А потом подумал о Хаидэ именно так, посмотрев на женщину глазами Мелетиоса, и кивнул. Да, он прав. Можно приседать на корточки в попытках сравняться с теми, кто сеет и жнет. И это будет по-доброму для них, обычных людей с обычными чаяниями. А можно увидеть кусочек истины — все, к чему прикасается эта женщина — становится легендой. Так есть, к чему закрывать глаза и прикидываться слепым.

Пустив коней пастись, Нуба развел костерок и устроился рядом, накрыв большие плечи старым плащом. Он перекусит и немного поспит, чтоб после полуночи скакать дальше. А еще надо постараться увидеть правильный сон.

Отгоняя зудящих комаров, провел ладонью по буграм шрамов на лице и улыбнулся. Она видела его. Он так боялся этого, а теперь совсем нестрашно. Правда, он чуть не убил свою княгиню. Но демону Иму заказан вход в его душу, хватит. Теперь только сам.

Лег на теплую от последнего осеннего зноя землю рядом с тлеющими углями костра, и, разбросав длинные руки и ноги, заснул, надеясь увидеть во сне Хаидэ. А в самый глухой час, когда даже неспящая степь умолкала, затаившись в черном безвременьи, проснулся, подхватываясь с земли и дрожащей рукой вытирая потный лоб.

Ему приснилась шестерка белых жрецов, сидящих в плотно убранной красными коврами комнатке, тесной, как внутренность сердца. И во главе пятерых, закрыв глаза на белом лице, сидела княгиня, сомкнув ладони с мужскими ладонями. Лицо ее было холодно и бесстрастно, плечи развернуты, спина прямая, как напряженное дерево. Светлые волосы, сплетенные в три косы, спускались на грудь и спину. И когда яркий рот, наведенный алой краской, приоткрылся, чтобы сказать медленные слова, Нуба заставил себя проснуться, не желая их слушать.

Костер почти догорел, тусклые змейки огня лениво ползали по углям, разыскивая добычу, найдя обломок ветки, вспыхивали, торопясь ее съесть. И угасали снова. Небо свесило гроздья звезд к самой макушке и местами чернело невидимыми тучами, что выели дыры в россыпях небесных огней. Сильно пахло ночными травами и свежей водой от близкого родника. И ни единого звука, ни шевеления. Будто степь притаилась, и ждала.

Нуба встал, прошелся, разминая ноги. Чутко прислушиваясь, ловил хоть какой-то звук. Но услышал только тихий топот и легкий треск. Кони паслись, зубами состригая верхушки травы, иногда тепло фыркали. Он успокоился, сел, скрестив ноги. Подумал и вытянул одну, берясь за другое колено.

«Всегда буду с тобой».

Замер, прикрывая глаз. И медленно пошел в глубину нового сна, нужного, мягко ложась на бок и не отпуская колена, обхваченного ладонями.

Глава 57

Казым сидел в узкой неудобной расщелине, тихо ругался, обирая рукой мелкие ягоды с длинных веток и суя их в рот. Неудобно поворачивая голову, плевал косточки назад, к серой глухой скале за спиной. И думал. Он вылезал посмотреть на всадников, снова полз ящерицей к вершине холма, хоронясь с черной тени нависших скал. С нехорошим холодком в сердце узнал низких косматых лошадок тиритов. Попытался сосчитать, пока те еще далеко, но черные точки усыпали пологие холмы, залитые ярким солнцем, и Казым, подумав с рычанием — много, ой много, скатился с холма и вернулся в свое укрытие.

В животе бурчало, он уже обобрал те ветки, что росли внутрь. А наружные трогать опасался.

Топот нахлынул волной и смолк. Осталось ржание, деловитые негромкие крики, а после стихли и они.

Казым на корточках подобрался к закраине и выглянул вниз, осторожно отводя густую зелень. Пока сидел да раскидывал умом, пока лазал туда-сюда, дожидаясь всадников, солнце влезло на маковку неба и стало клониться к закату, крася рыжие и голубые травы в бронзовый, пока еще легкий цвет. За холмом подымались редкие дымки, а лощина перед скалами была пуста. Встали лагерем, с той стороны, понял десятник. Снова порадовался, что отдал коней. И, заползая поглубже, задумался, свирепо хмуря густые брови.

Лезть в скалу? Княгиня запретила…Она ж не знает, что пришли дикие черти. А может, и славно? Полезут тириты воевать тойров, в заварухе Казым тоже пролезет внутрь, найдет княгиню и заберет ее с мальцом. Кликнет коней. Ускачут.

Вздохнул и вцепился сильной рукой в короткую черную бороду, битую седым волосом. Так оно так, но малец был мертвый, а после вроде как ожил, так сказала княгиня. И это уже дела не простых людей, а шаманов да прочих колдунов. А ну как все повернется не так, и снова князь Торза помрет, если забрать их силой? Не зря же пошла она туда сама. И не зря запретила идти за собой. Эх, жаль, не пошли с ними воины. В стойбище пять десяток, да с лагерей еще сотню кликнуть, да послать в дальние. Подтянулись бы еще несколько десяток. Конечно, порушили бы договоры. Но уже все идет кувырком, будут потом и новые наймы. Или вообще новая жизнь.

Он протянул руку к ветке и быстро убрал, хватаясь за меч на боку. Перед ним тяжело спрыгнула большая фигура, замаячила широкой спиной, обтянутой грязным полотном рубахи. Казым вжался в скалу, оскалясь, положил руку на резную рукоять. Пусть только повернет свою бычью морду…

Но мужчина не обернулся. Подойдя к краю скалы, нашел сбоку узкий корявый спуск и сполз по нему на каменный козырек под укрытием Казыма. Затопал там, пыхтя. Казым знал — неглубокая пещера, открытая закатному солнцу, и довольно большая, потому сам не стал хорониться в ней, чтоб иметь защиту с боков, если вдруг что.

— Сюда давай! — крикнул мужчина снизу. И перед Казымом спрыгнул еще один, потоньше и помоложе первого. Вытянулся, показывая спрятанному Казыму волосатый живот в распахнутой рубахе. И вдруг в его руках заплакал ребенок. Протопав к краю, тойр опустил мальца вниз и снова запрыгал у зарослей, протягивая руки, а сверху, как прорвало — зарыдали с криками женские голоса, заплакали ребятишки. И как горохом посыпало сверху, только успевай смотреть. Мелькали вышитые юбки, блестели колени, сгибались спины. Охали бабы, прижимая к груди младенцев, басом орали карапузы, переваливаясь на кривых ножках. Один, оставшись без присмотра, подбежал к краю, и Казым дернулся вперед, но к мальчику уже подскочил тойр и, наградив затрещиной, сунул его вниз, в невидимые отсюда протянутые руки. Поодаль требовательно заорал другой мужчина: