Хаидэ

— А коли и за бабой, так что? — с вызовом ответил Казым, — в плену держите?

— А важнее ничо нет сказать мне?

Они стояли напротив, похожие друг на друга, оба невысокие и крепкие, с лохматыми большими головами. Только у Казыма поседевшая уже борода была ровно подстрижена, а Нарт выпятил вперед косматую коричневую, клоками торчащую в стороны.

«Да он молодой совсем, годов на десять, а то позже родился».

Казым выставил вперед пустые руки.

— Не скачи. Ты вождь, я к тебе с важными словами. Убери парней, советоваться надо.

— Эй, — крикнул Нартуз, вытирая мокрый от плевка рот, — что встали, мотайте в пещеру. А ты иди, сюда вот.

Вместе зашли за поворот и на дальнем конце уступа за колючим кустом, настороженно поглядывая друг на друга, присели на корточки, тоже одинаково, свешивая большие руки между колен.

— Я не знаю, что у вас тут, захочешь, сам скажешь. Но пока вы крутитесь, да орете, как дурные фазаны, за тем холмом, северным, стоят тириты. Много. Сюда не йдут, но вас уж видели.

Нартуз гмыкнул, ухватил рукой клок бороды, нещадно дергая.

— И давно?

— Не. В полудень подошли. Я думаю, хотели заночевать, чтоб при свете к вам влезть. Но если бабы да мелочь все на скалах сидят и орут курами, то могут взять вас ночью. Тириты пленных не берут, вождь Нартуз. К полуночи останетесь без баб. И кончится ваше тойриное племя.

— Ну уж, — вскинулся Нартуз, но отпустил бороду и кивнул.

Помолчали, разглядывая каменное крошево под ногами. Набрав гость камушков, и по одному роняя их из руки, Нартуз сказал:

— Бабу вашу забрали жрецы, в большую свою пещеру, куда тойрам хода нет, кроме как в праздники смерти. Да умелица Тека ходит туда, потому что кормит и пестует князей. А перед тем жрецы разбудили варак, и те сейчас плодятся под землей. Там, где мы жили, в тепле и сытости, дракон, теперь кругом твари визжат. Ежели кого подсосет, то рассыпается на еще таких, новых. Те злее, им уж не надо ни приказа, ни пошептать. Стоит кому сердито глянуть на другого, а варака уже тут. Или словом кинуться. Опять она тут. Ежели б мы не вышли, к утру мало кто выжил бы. Такие дела, мужик.

— А чтоб без сердитых, значит, взглядов, так вы не можете?

Нартуз усмехнулся.

— А ты можешь? Да за наш разговор уже сто варак бы меня погрызли, эк сверкаешь глазом.

— Ладно. Это я так.

— Угу.

— Казым меня звать.

— Угу. Что делать будем?

— Не знаю еще. Но хорошо, что сказал, про варак-то. Думать надо.

— Тогда думай. А мне к дыре надо. Если что надумаешь, свистнешь ага.

Он вскочил, отряхивая руки. Казым тоже встал, с удивлением глядя, как улыбка шевелит бороду и зажигает глаза тойра.

— Да ты не пьян ли, парень? Вождь Нартуз?

— Не!

— У тебя тут бабы орут, там тириты. А ты вроде смеешься!

Уже уходя, Нартуз и вправду рассмеялся.

— А не помню я, дракон Казым, когда мужиком был. Всю жизнь баб валял, да пил винишко. Ну, игры всякие играли.

— Так смерть тут, Нартуз. Настоящая.

— Да пусть.

Он исчез за кустами, обрушив ногой слабо лежащие камни, и заорал гулко уже внутри пещеры:

— Вахун, дурья башка, экую дырищу пропустил. Иди, ворочай большие каменья, а тут пусть младшие встанут, позатыкают щели. Ночь скоро! Вдруг они полезут в темноте-то.

Казым прислонился к покатой колючей стенке, напряженно глядя на легкие пряди облаков, плавающие в послеполуденном небе. Что ж он один тут…

Внизу, в просторном подземелье, Тека брела по тропе, таща на руках Торзу и понукая мальчишек, что косолапили впереди. Сердце болело за Коса, и спиной она чутко прислушивалась, боясь услышать что страшное. А глазами зорко следила, чтоб Мелик и Бычонок не убежали в кусты. Мелик тут был, как дома, видно, не зря высокая мать его Ахатта бегала в гору каждую ночь. И Тека, когда мальчики начали ходить, время от времени выискивала их на тропинках медовой пещеры, куда они забирались следом за жрецами.

Она посмотрела на световой столб, который еле заметно окрашивался золотом уходящего на закат солнца, и передернула плечами. Сегодня им тут ночевать. А что дальше, и вовсе неясно. Про варак и мутов каждая умелица знала, но знания эти старые, пришли с начала времен, кто поймет, что в них правда, а что приплелось от пересказов. Говорили, вараки в свет не идут. Потому можно выскочить наружу и от острых зубов убежать. А если снаружи ночь? Пойдут ли вараки в открытую ветрам степь? Или останутся под защитой каменных стен и потолков? И еще вот про злые слова и мысли. Говорили бабки, плохое подумав про врага, можно вараку в него кинуть. Ну так оно и делается сейчас там. А еще говорили, после они уж кусают всех подряд, а все потому что плохих мыслей в каждом человеке полно. И варака скачет на плохое, будто на запах гнилого мяса. А может, скачут-то они просто на живых человеков?

Она ухватила Мелика за рубашку, останавливая его у размытого края текущего сверху света.

— Погодь. Ты погодь, сына. Глазки у вас сонные. Вон полянка, давай там и посидим.

Толкнула детей вперед и, оглядываясь на жужжащую пустоту, села у большого сутулого валуна, облегченно вздыхая, положила на траву Торзу и прижала к бокам повалившихся на мягкое мальчишек.

— Покушать если хотите, то плохо. Каши нет. Ничего нету. Чуть молока дам, но вас двое, да вон какие у меня большие цари, что вам с моего молока. А младший, его надо мамке, она накормит. Посидим. Может, поспите, а?

Замолкая и снова приговаривая утешительные слова, она прислушивалась к тому, что делалось в пещере. Ахатта исчезла, и где же теперь искать ее? Неужто пошла в совсем тайное логово? Неужто и ей — Теке, туда идти?

— Уж вы поспите, — поспешно повторила, — может и сама придет, мамка-то.

Обняла притихших детей за плечи и, покачивая, уставилась перед собой настороженными небольшими глазами, сведя широкие брови.

Хаидэ приходила в себя, чувствуя, как плавает отдельно от нее пустая легкая голова и тонкий стебелек шеи вот-вот порвется, отпуская ее в небо. Как пух одуванчика. В небо…

Открыла глаза, с усилием, казалось — если отвлечется, сами закроются снова. Небо? Оно такое… такое серое. С длинными полосами красного света. Небо?

Моргнула раз, другой. В серую пелену, закрывая странное небо, вплыли со всех сторон белые лепешки лиц, от одной протянулся к щеке плетеный канат, царапнул кожу холодным концом. Хаидэ широко раскрыла глаза, переводя их с одного лица на другое. Подняла слабую руку, шевеля пальцами. На лицах задвигались губы, блеснули затененные оскалы зубов. Кто-то что-то проговорил и все замигало в глазах. Нет, в ушах. Смеются…