Хакер Астарты

Я не судья ему. Я не был в его положении. Надеюсь, он всегда оставался человеком, эхом мира, как он говорил. Надеюсь и верю. К сожалению, для издателей этого недостаточно. Никто не издаст книгу автора, о котором ничего не известно, кроме того, что он был городским головой при Гитлере. Неизвестно, когда и где он умер. Существуют авторские права, существуют наследники, могут существовать наследники за границей — мало ли что может быть. Как говорится, в обозримом будущем Локтева не издадут. Единственное, что я могу — написать эту книгу. Пусть Локтев останется в моих цитатах, а не в цитатах Кожевникова. Рукописи его будут храниться на дискете, об этом я позабочусь.

42

Когда мы купили нашу развалюху с садом, в нем не было забора. Напротив дома на пустыре рос кустарник. Я выкопал несколько ростков и посадил живую изгородь. Один куст оказался над канализационной магистралью и попер из земли с неимоверной силой. К тому времени, когда поставили блочный забор, он был выше человека. Стволы торчали из земли пучком. Их приходилось все время отрезать. В конце концов остался один, то есть куст принял форму дерева. Блочная стена мешала дереву, и ствол все больше и больше от нее отклонялся, рос под углом. Это представлялось иллюстрацией приспособления: форма дерева определялась внешними условиями, близостью стены. Дерево ветвилось, и дважды в год приходилось отпиливать ножовкой нижние ветки. На каждую такую рану дерево отвечало выбросом ветвей в других местах. Упорное его стремление занять побольше места стало меня раздражать. В тени его кроны уже можно было ставить машину. В доме надстроили второй этаж, а оно поднялось до крыши и закрыло окно, выходящее на улицу. Оно было вечнозеленым, круглый год сорило старыми листьями и с весны до конца осени хищно пускало свежие побеги. Когда я отрезал лишние, приходилось выволакивать из палисадника на соседний пустырь целый воз. Ствол, если его можно назвать стволом, потому что состоит он из частей уцелевших веток, приобрел причудливую форму арки. Под этой аркой мы проходим от калитки к дому. Из горизонтального, толщиной с туловище человека, участка ствола растут вертикально вверх (все иные я отрезал) толстые ветки, каждая из которых — ствол для более молодых и тонких. Веток стало слишком много, а заниматься ими стало некогда. Они уже воюют друг с другом, одни душат других.

Это экспансия в чистом виде. Когда-то такое впечатление возникло от раковых клеток, угнездившихся в теле Дули. Тогда оно было враждебным и страшным. С тех пор я сжился с ним: жизнь это экспансия. В дереве целесообразно все. Целесообразность подразумевает цель. Мы привыкли считать целью приспособление, но это тавтология: жизнь приспосабливается для того, чтобы приспособиться. Возникнув из ростка размером в ладонь, дерево стремится заполнить все окружающее пространство. Первоначальное отклонение ствола у стены, казавшееся приспособлением к среде, можно воспринимать иначе: экспансия идет во всех направлениях одинаково, она ограничивается сопротивлением среды, для моего дерева — блочной стеной. Можно, конечно, сказать, что не имеет значения, считать это приспособлением или экспансией, что от головы до хвоста или от хвоста до головы — один кот. Можно считать, что оба взгляда одинаковы. Так, в молодости, садясь в поезд, я смотрел в вагонное стекло и вдруг замечал, что вокзал поплыл назад. Секунду спустя соображал, что вокзал остался на месте, а стронулся с места поезд. Для этой поправки нужно было изменить осмысление той картины. То же произошло с деревом: его изменения я считал приспособлением, а потом стал считать экспансией, и тогда приспособление стало выглядеть сопротивлением среды. По этому второму взгляду дерево самопроизвольно создавало само себя. Я отсекал иной раз половину кроны, и дерево немедленно отвечало строительством нового порядка. У растения не было какого-нибудь заранее задуманного плана. Оно «знало», что в ответ на недостаток влаги надо сбрасывать часть листвы, а в тени надо тянуть ветви к солнцу. Простое биохимическое «знание» существовало в его клетках. Каждая клетка стремилась к экспансии, и, не встречая сопротивления среды, заполнила бы весь мир. А в своей совокупности клетки представляли собой систему — дерево. Возникая из хаоса, система сама создавала состояние, при котором ее экспансия оказывалась самой успешной.

Это было исходным мироощущением Локтева. Универсальный закон самостроительства выполнялся всюду. Он создавал характеры и судьбы людей, религии и идеологии, любовь и ненависть, здоровье и болезнь, надо было только его разглядеть. Локтев назвал его «приказом безумия», а Илья Пригожин, к примеру, в 77-м году получивший Нобелевскую премию за работы в области физической химии, употреблял такие слова, как «диссипативные системы», «аттракторы» и пользовался очень сложным математическим аппаратом.

Но если моя жизнь не приспособление, а экспансия, то целью ее вовсе не обязательно являются благополучие и счастье. Экспансия — это и мысль, и любовь, и наскальная живопись, и разнообразное доминирование, и творчество, и труд, и много чего еще. Хочется иногда объяснить себе свою жизнь, не все ж каяться, так пусть у меня будет хоть такое объяснение.

Локтев многое угадал. Если он прав и в остальном, то время — это сила, и все, что имеет свойство быть осуществленным, — осуществляется, случайное и неслучайное — это вопрос масштаба. Наука более субъективна, чем мы думаем, объективные законы можно выражать по-разному, она могла быть другой, если бы пошла за Поршневым или если бы законы механики открыл не Ньютон, а кто-нибудь, убежденный, как Локтев, что время — это сила. То, что Пригожину или Ньютону повезло выразить по-своему, витает в воздухе всегда, проявляется то тут, то там, на это постоянно натыкаешься не только у Локтева.

Мы с Дулей сидели на скамейке у эвкалиптовой рощи.

— А зачем тогда нужен Локтев? — без иронии спросила она.

А кто вообще нужен? И кому?

43

Я начал вести медицинский дневник.

15 июня 08.

Начал вести дневник. Стала очень плохо переключаться с телевизора на реальность. Посмотрев «На безымянной высоте», сказала:

— Как у них жарко.

— У кого?

— У нас.

Вчера ночью, м. б., во сне из-за неудобной позы, вывихнула палец. Сегодня боль усилилась. Лежать не может — не понимает, куда деть руку. Пробовал всякие повязки, подвешивал руку к шее, каждый раз незаметно для себя снимала повязку. Не может сказать, где болит.

Смотрела телевизор. Возился в саду, заходил дать лекарство. Часа через два — такой разговор:

— …ты давал мне лекарство в саду, когда была женщина, которая пишет стихи…

— Какая женщина? У нас в саду никого не было!

Каким-то образом догадался:

— Ты видела ее по телевизору?

— Ну да.

— И в это время я давал тебе лекарства.

— Нет, потом.

— Ну да, потом. Но женщина была по телевизору, а ты решила, что она приходила к нам в сад.

Согласилась и засмеялась. Считает, что это пустяки.

Весь день говорила, что больной палец цепляется за цветочки. Откуда цветочки взялись? Не сразу понял: цветочки эти — узор на ткани сарафана. Цепляется больным пальцем за ткань. Заметил, что, ходя по ковру, она переступает через вытканные на нем цветы.

16 июня 08.

Были у Риммы. Давление 70/50. Нужно больше пить. Упрямится, не пьет. Но это не водобоязнь, а неспособность заставлять себя делать то, что нужно. Не понимает, как это, если она не хочет.

Купил противовоспалительные таблетки и вольтареновую мазь. Поспала, вечером 2 часа смотрела телевизор.

17 июня 08.

Палец не болит. Давление 70/50. Выпила с уговорами 2 стакана воды. Психомоторное возбуждение, такое же, как когда попала в «Гилель Яффе». Был очень осторожен. Задыхалась, плохо соображала, руки и ноги сильно колотились. Дал 1/2 тразодила на 3 часа раньше обычного. Минут 5 смотрела телевизор. Сознание ясное. Дал еще 1/2 тразодила. Давление хорошее. Приходила Марина, неодобрительно посмотрела и молча ушла. Если, не дай бог, со мной что-нибудь случится, а Дуле станет плохо, Марина вызовет амбуланс, и домой она не вернется никогда.

1 июля 08.

Дневник вести необходимо, чтобы не запутаться в лекарствах. Их действие иногда сказывается через неделю, а то и через месяц, а я уже не помню, что давал, и потому не могу проследить. Последнее время кажется, что ципролекс усиливает дрожь.

Ходили в аптеку. Ждала меня на улице, пока получал лекарства. Я выскочил — ее нет. Еле нашел: оказалось, пошла к автобусу. Упрекал — смеялась в ответ. Раздражался, считая, что она не осознает вины. Продолжала смеяться и вдруг упала в обморок. С ней нельзя раздражаться.

Тревога принимает у нее форму чувства долга. Все время думает, чем помочь Марине, Нине и Гаю.

До сих пор всем делился с ней без скидок. Все равно обмануть ее нельзя. Даже усилие промолчать замечает и начинает нервничать: «Ты что-то не хочешь мне говорить». Как-то умеет ухватить суть. Без нее давно бы поссорился с Мариной. Она про Марину говорит: «Такая способная, красивая, а мы не сумели воспитать».

Днем начала беспокоиться, что надо сделать подарок помощнице Люде (нам дали ее от Битуах леуми, десять часов в неделю). Подарок нужно делать в марте. Сказал ей об этом. Согласилась, успокоилась. Спустя некоторое время подошла к книжным полкам, потом к буфету с посудой — явно искала, что подарить, но не хотела, чтобы я это заметил. У нее своя внутренняя жизнь, и кроме «ошибок», такая же разумная и не простая, как прежде.