Халтурщики
Шрифт:
— От Кэтлин? Я ее не очень хорошо знаю, вообще-то всего один раз видел, на конференции в Риме.
Снайдер продолжает открывать и закрывать телефон.
— Entre nous, — доверительно сообщает он, — она стерва. Это не мои слова. Так говорят люди, но это entre nous.Я лично вообще ненавижу слово «стерва». Но я феминист. — Он снова смотрит на мобильный. — Пусть это останется entre nous,ладно?
— То, что вы феминист?
— Нет, нет, об этом можешь трепать. Entre nous—
— Я думал, мы вместе доедем на такси.
Снайдер смотрит на своего нового знакомого, часто моргая от яркого солнца.
— А сколько тебе лет? Семнадцать?
Уинстону часто дают меньше, чем ему есть на самом деле — после пубертатного периода он почти не изменился; он даже приличную щетину до сих пор отрастить не может. Чтобы выглядеть постарше, он носит костюм, но в таком влажном и жарком климате в костюме только потом обливаешься; постоянно приходится вытирать лицо и конденсат с очков, так что в целом он больше похож на какого-нибудь дерганого мальчика на побегушках при конгрессе.
— Двадцать четыре.
— Малыш, — констатирует Снайдер. — А где я был в твоем возрасте? С восставшими в Заире? Или вел репортажи с полей смерти в Камбодже? Забыл уже. Ну да ладно. Дверь не откроешь? Спина ужасно болит. Благодарю, — Снайдер растягивается на заднем сиденье такси. — Чувак, — заявляет он, — давай займемся журналистикой.
Уинстон ютится на крохотном пространстве, которое оставил ему его соперник. Таксист беспокойно поворачивается, ожидая указаний, но Снайдер продолжает болтать.
Уинстон робко перебивает:
— Простите, вы в каком отеле остановились?
— Не волнуйся, брателло, давай сначала тебя забросим.
Уинстон называет водителю адрес.
— О, — замечает Снайдер удивленно, — ты говоришь по-арабски.
— Не слишком хорошо, — он начал Изучать его всего несколько недель назад, когда узнал из переписки с Мензисом о вакансии внештатного корреспондента. Раньше Уинстон изучал приматов в аспирантуре в Миннесоте. Но не был уверен, что в научном сообществе его ждет хоть сколько-нибудь достойное будущее, так что решился на радикальные перемены, бросил учебу, задумав стать зарубежным корреспондентом.
— Я уверен, что ты спец в арабском, — не сдается Снайдер. — Помню, как попал на Филиппины во время революции в восьмидесятых, и все говорили, типа: «Чувак, тагальский очень сложный». А я такой: «Да фигня». И через пару дней я уже девчонок на нем снимал и все такое. Всего через два дня. Что все так носятся с этими языками!
— Значит, вы наверняка отлично говорите и по-арабски.
— Я вообще больше не говорю на иностранных языках, — объясняет он, — раньше я слишком уж углублялся во все эти чужие культуры, нездоровая тенденция. Так что теперь я разговариваю только по-английски, — он сжимает плечо Уинстона. — Брателло, мне жутко хочется в спортзал. Где он? У вас же тут есть спортзал? Я вообще экстримом увлекаюсь: сверхмарафоны, кайтсерфинг, теннис. У меня до сих пор среди теннисистов приятелей полно. Раньше они все нудели, что мне стоит заниматься профессионально, но я, типа, такой: «Мне нечего доказывать», — он смотрит
в окно, напрягая грудные мышцы. — А ты сам откуда?— Это рядом с Миннеаполисом.
— Чувак, — перебивает его Снайдер, — я имел в виду, где ты раньше работал?
— А, понял. Ну, я в основном фрилансил. Делал местные репортажи в Миннесоте. — Это вранье: последнее, что он написал, был доклад об обучении обезьян языку знаков (никчемная, как выяснилось, затея).
Но к счастью, Снайдер не намерен проверять факты.
— А я откуда делал репортажи? — говорит он. — Не помню, в скольких странах я побывал. В шестидесяти трех? Включая те, которых больше нет. Они считаются? Ну да ладно. Это всего лишь цифры, да? А ты сколько стран повидал?
— Не так много.
— Штук пятьдесят будет?
— Нет, может, десять, — Уинстон не был и в десяти странах.
— Десять против шестидесяти трех. Конечно, сомневаюсь, что это будут принимать в расчет, выбирая, кого взять на работу.
— Так это полноценная должность? В письме Мензис говорил, что они ищут всего лишь внештатного корреспондента.
— Это они тебе так сказали? — фыркает он. — Сукины дети.
Они приезжают в Замалек, к Уинстону. Снайдер тоже выходит из машины, делает несколько вращательных движений головой, бежит на месте.
— Это предотвращает появление тромбов, — поясняет он. — Не достанешь мою сумку? Спасибо.
— Вы где-то неподалеку остановились?
— Я просто хочу быстренько принять душ chez toi,если ты не против.
— А почему не в отеле?
— Послушай, брателло, это просто вода — если ты не хочешь, чтобы я ее расходовал, так и скажи. Я прилетел издалека. Ну да ладно.
Таксист протягивает руку.
— Чувак, у меня только румынские деньги, — сообщает ему Снайдер.
Так что Уинстону приходится заплатить.
Через час Снайдер выходит из ванной, на бедрах у него одно из полотенец Уинстона. Он надевает камуфляжные штаны, полотенце падает на пол, на короткий миг обнажая его волосатые бедра. Уинстон отворачивается, но недостаточно быстро, так что он все же успевает увидеть, как Снайдер засовывает в брюки свой член.
— Как десантники, — говорит он, застегивая штаны, — одеваться надо только как десантники.
— Буду иметь в виду.
— Итак, — продолжает Снайдер, — давно ты тут?
— Пару недель. Зейна, женщина, которая училась в том же колледже, что и я, работает тут журналистом в информационном агентстве. Я нашел ее в списке студентов. Она сдала мне эту квартиру ненадолго.
— Интернет есть?
— Да, а что?
— Надо кое-что посмотреть, — и он садится за ноутбук Уинстона. Читая, он постоянно восклицает: — «Невероятно!» или «Ни фига себе!».
— Вы ко мне надолго?
— Я тебе тут что, мешаю, или в чем дело? — отвечает Снайдер, резко поворачиваясь.
— Просто мне, наверное, через некоторое время потребуется интернет.
— Хорошо, — и Снайдер снова поворачивается к экрану.
Уже вечер, а он все еще сидит за компьютером, время от времени вставая, чтобы съесть что-нибудь из припасов Уинстона, а также выкладывает на пол свои вещи. Вокруг него на ковре появляются различные предметы: расческа, нейлоновая сумка, спортивные носки, дезодорант. Вещи образуют круг с постепенно растущим радиусом. Бабуин метит территорию.