Ханский ярлык

— Мы проводим тебя, отец? — спросил Дмитрий.

— Не надо, Митя. Вы и так проводили меня хорошо. Ворочайтесь в Тверь, поддержите мать.

— Как ты поедешь?

— Я поеду через Рязань к Дону, но вы об этом никому не говорите. Если спросит кто, скажите, пошёл вдоль Волги. Через Рязань мне безопасней, там сидит князь Иван Ярославич, он ненавидит Юрия. Так что мы невольно союзники с ним.

Выехали рано, направились строго на полудень и уже к обеду выбрались к речке Буже, ехали вдоль неё и, когда начало вечереть, остановились в одной из весок.

У Михаила Ярославича сильно разболелась голова. Они вошли с Сысоем в одну из клетей. Хозяева, узнав, кто к ним пожаловал, тут же очистили для гостей широкие лавки и почти все ушли из избы. Лишь на печи посапывала старуха. Сысой постелил для князя походную постель.

— Ложись, Ярославич. Ну, как голова?

— Болит весь день. Мочи нет.

— Ну, это наволновался с детьми. Пройдёт.

— Дай-то Бог.

Только они улеглись, зашебуршала на печи старуха, спустилась на пол и прямо босая вышла на улицу.

— Приспичило бабке, — проворчал Сысой.

Однако старуха вскоре воротилась, неся в руках полено. Подошла к князю.

— Давай-кось, сынок, положим тебе под голова.

— Что, бабушка?

— Вот полешко осиново. К утру головушка и выздоровеет.

— Неужто пособит?

— Обязательно, сынок. Головна-то боль осинового духу боится. Давай положим.

Михаил Ярославич поднялся, сел. Бабка положила полешко в изголовье, прикрыла дерюжкой, молвила ласково:

— Лягай, сынок, лягай. Почивай.

Князь лёг, бабка перекрестила его, пошептала какую-то молитовку, поплелась к печи. Кряхтя, забралась на неё. Притихла там.

На полене, ощущаемом через дерюжку, не засыпалось, но усталость, накопившаяся за день, быстро сморила князя. Утром, проснувшись, он действительно не ощутил боли. Даже повеселел.

— Сысой, гля. А ведь права бабка. Выздоровел. Ты вели-ка в телегу кинуть осиновых полешек с полдюжины. Пригодятся, глядишь.

Он подошёл к печке, где, скрючившись в комочек, лежала босая старуха.

— Ну, спасибо, баушка. Вылечила. Чем наградить-то тебя?

— Не за што, сынок. Полегчало, и слава Богу.

Князь сунул руку в калиту, вынул гривну, положил перед лицом старухи.

— Вот, купи себе, что захочешь.

— Какой из меня покупник, сыночек. Да и де покупать-то? Ежели б из одёжи чё. Мёрзну всё, кровь-то остыла уж.

— Сысой, принеси какой-нито кожушок и что там на ноги потеплее.

Сысой ушёл и воротился с овчинной шубейкой и чунями, тоже шитыми из овчины. Накинул кожушок на старуху. В выцветших глазах бабки заблестели слезинки. Лепетала растроганно:

— Ой, Хосподи, за что мне счастье-то такое? Дай вам Бог здоровья, сыночки, и пути доброго.

— Спасибо, бабушка.

И в это утро хорошее настроение было у Михаила Ярославича. Голова не болела, а в памяти нет-нет да всплывала осчастливленная старуха. Думалось: «Как мало ей надо для счастья, кожушок и чуни. А нам? А мне? Мне-то что надо для счастья?» И не мог ответить на этот вопрос, не знал, в чём же заключено счастье для него. Что его могло обрадовать так, как эту несчастную старуху? И чтобы уж не думалось об этом, решил: «Оправдание перед ханом. Вот что станет моим счастьем». А что за этим? За этим жизнь. Наверно, это и есть счастье — жизнь. Но об этом догадываешься, увы, слишком поздно. На краю пропасти.

29. СУДИЛИЩЕ

Узбек обвёл сердитым взглядом приближённых советников — князей, темников, нашёл среди них двоюродного брата своего, окликнул:

— Чолхан.

— Я слушаю, повелитель, — отозвался тот, привставая.

— Вот уже более месяца живёт в Орде князь Михаил, ожидая моего решения. Слишком много наговорили на него Юрий и Кавгадый. Так много, что я начинаю сомневаться в его вине. Кавгадый плёл, что Михаил собирается бежать к немцам, что он никогда ко мне не приедет. Михаил приехал и живёт у нас. Не значит ли это, что он ни в чём не виноват? Вот ты, Чолхан, возглавишь суд, который и должен решить, виновен князь Михаил или невиновен. Если виновен, я велю казнить его, если не виновен — верну ему мои милости. Ты понял?

— Понял, повелитель.

— Поскольку один человек может ошибиться, я назначаю к тебе судей-помощников Казанчия и Сабанчия, и от вашего суда я буду ждать единогласного решения. Слышишь? Единогласного. Если кто-то из вас троих будет не согласен с решением, я его не признаю законным.

— Я понял, высокий брат мой.

Кавгадый, узнав о назначении судей, бросился к Юрию Даниловичу.

— Хан назначил суд над Михаилом. Нам очень важно засудить его, иначе нам самим не поздоровится.

— Что ж твой Сарык, разиня, прохлопал его в дороге?

— Он ждал его по-над Волгой, а Михаил ехал Доном.

— Может, попробовать его здесь убить?

— Что ты, что ты, Юрий. Подозрение сразу на нас падёт. Узбек и так уж сердится на меня за то, что я говорил, что Михаил никогда не приедет. А он явился.

— А судьи-то кто?

— Главный судья, Чолхан, — сродник Узбека, спесив очень. А два других, Казанчий и Сабачий, мои хорошие знакомые. С этими я договорюсь. Эти будут на нашей стороне. А Чолхану надо хороший подарок послать. У тебя есть что?

— Найдётся.

— Вот и поклонись подарком. Хорошо бы лис связку послать. Он лис любит. Но главное, нам надо налегать на смерть твоей жены, отравил её Михаил, и всё. Для Чолхана это обвинение очень важно, она ему сродной сестрой доводилась. Ты — муж Колчаки, ты особенно на это налегай, что-де погубил он твою семью, разбил твоё счастье. Скажи, что она уже беременна была.

— Но она не была беременна.

— Кто сейчас проверит? Говори, была, что погубил Михаил твоего наследника. Этого, мол, я никогда не прощу.

Суд начался в отдельной кибитке, у входа в которую были разложены два костра. Меж ними предстояло пройти не только судьям, но и свидетелям и подсудимому. Огонь должен был очистить входящих от дурных мыслей и намерений.

Вокруг кибитки стояли оружные воины, дабы никто и ничто не могло помешать справедливому суду.

Судьи уселись на кошме у дальней стенки кибитки. Слева сели Юрий и Кавгадый, направо, лицом к ним, был посажен подсудимый князь Михаил.

— Князь Михаил, — начал медленно и важно Чолхан, — на тебя пожаловался твой младший брат Юрий, что ты без всякой причины ходил на него ратью, захватил в плен его жену — нашу сестру Кончаку и отравил её. Что ты скажешь в своё оправдание?