Ханский ярлык

Князь обернулся к Сысою со Степаном:

— Найдите мне Сыча.

В первый же день к князю было приведено более двадцати вечников, участвовавших в замятие, но Сыча между ними не было. Князь велел запереть их в поруб, а местному тысяцкому приказал:

— Завтра утром будем судить, чтоб были при мне два-три местных тиуна и послухи.

Уже в сумерки князь отправился с Сысоем и Степаном Толниевым к последнему ночевать. В его пустом тереме уже обосновался повар князя и несколько ближних слуг его.

На подходе вдруг из темноты прилетела, взвизгнув, стрела, и угодила Михаилу в верх шапки, пробив её насквозь. Сысой кинулся в ту сторону, откуда прилетела стрела, и, увидев, как кто-то влезает на заплот [182] , пытаясь перелезть через него, Сысой выхватил засапожник и с силой швырнул его в убегавшего. Тот опрокинулся навзничь и, хрипя, упал под заплотом. Нож угодил ему в спину меж лопаток.

Когда подбежали князь со Степаном, Сысой стоял над поверженным, отирая нож о полу его кафтана. Рядом валялся лук. Степан склонился над убитым, заглянул в лицо и, выпрямившись, сказал:

182

Заплот — сплошная ограда из бревен или досок.

— Это Сыч. Митька Сыч.

— Сволочь твой Сыч, — сплюнул Сысой.

— Почему мой?

— Не мой же. — Сысой обернулся к князю: — Ярославич, тебя не зацепило?

— Есть маленько.

Михаил Ярославич держал в руке шапку с застрявшей в ней стрелой.

Уже в доме при свече Сысой осмотрел голову князя. Стрела чиркнула ему самую макушку.

— Чуть бы ниже — и... — заметил Сысой и выругался по адресу стрелка: — Меткий, гад.

— Он, Сыч-то, с двадцати шагов в яблоко попадал, — сказал Степан.

— Оно и видно, если б не сумерки, и тут бы не промахнулся. Завысил чуть.

— Но и ты ж меткач.

— Он на заборе-то был как на ладони, с чего мне было промахиваться? Степан, давай ветошку какую-нито.

Сысой промокнул на голове князя крохотную ранку, посыпал пеплом и перевязал, протянув мутузку через подбородок, прижав ею на макушке ветошку.

— Что ж это за город, — возмущался он. — Великому князю впору в боевом шлеме ходить, как на рати.

— Да, — вздыхал Степан. — Царство без грозы — что конь без узды. Как помер Андрей Александрович, так и началась смута и шатание промеж людей.

— Ничего. Заутре грядёт вам гроза, — пообещал Сысой.

На следующий день на Торге, взобравшись на прилавок, горластый бирюч громко читал княжье повеление:

— Я, Михаил Ярославич, великий князь, милостью Божьей и царским утверждением царя Золотой Орды великого хана Тохты, уязвлённый нижегородской замятней, случившейся в моё отсутствие, повелеваю: всех вечников возмутителей и убийц предать смерти через повешение и утопление, дабы впредь иншим неповадно было мутить и возмущать народ. Всё имение казнимых подлежит продаже в выплату пострадавшим хотя бы части понесённых убытков. И в грядущем наказание ждёт всякого, посягнувшего на чужое имение и живот.

Повеление сие Михаил Ярославич написал после того, как убедился, что суд, задуманный им, состояться не может из-за отсутствия послухов. Они были, и было их немало, но всё, боясь мести, боялись оговаривать вечников. Тогда он собственной властью распорядился повесить всех вечников-возмутителей прямо на площади, сообщив об этом на Торге всему городу. Повешен был даже уже мёртвый Сыч. Несколько человек подверглись утоплению в Волге, и тоже на глазах множества народа.

— Пусть смотрят, — сказал Михаил Ярославич. — Злодеям в назидание, доброму в радость, обиженным в утешение.

4. ПО-ХОРОШЕМУ

Святослав Глебович, пленник Юрия, узнав о смерти в порубе князя Константина, сразу смекнул, в чём дело: «Эге, этак он и до меня доберётся, надо бежать, пока не поздно». Князь вооружился, насколько позволял полон, вооружил своих гридей и велел им ночевать с ним вместе в горнице дворца, предоставленной Юрием в его распоряжение.

— Если придут за мной, будем рубиться насмерть, — предупреждал князь своих. — Ночью никому не открывайте.

И гриди вместе с князем запирались на ночь на крепкий засов и спали с оружием, ожидая каждую ночь нападения.

Юрий Данилович, узнав о страхах своего пленника, долго смеялся:

— Нет, каков можаец? В моём дворце себе крепость устроил. Надо будет к месту определять его, а то зажился.

— Може, и его туда же? — склабился Романец. — За Константином?

— Ты что, меня хошь к окаянным причислить?

— Что ты, князь? Я как тебе лучше хочу...

— Мне самое лучшее посадить его на брянский стол, подальше от Москвы, чтобы он не искал подо мной.

Идти одному в горницу к пленнику Юрий Данилович не захотел, видимо опасаясь за жизнь. Мало ли что может взбрести князю-пленнику в его положении. Подловил Святослава, когда он выходил из церкви.

— Ну что, князь, пойдёшь Брянск добывать?

— С кем?

— Как с кем? С дружиной.

— Где я её возьму в полоне-то?

— Я дам пару сот отчаюг, они тебе не то что Брянск, Сарай смогут захватить, — пошутил Юрий.

— Всё шутишь, князь.

— Я серьёзно, Святослав Глебович. Думаю, и тебе чужой хлеб не сладок.

— Это верно, полыни горше.

— Но с условием, Святослав.

— Каким? Говори.

— Ты никогда не станешь искать стола можайского. Никогда.

— Хорошо. Но и я условие тебе хочу выставить.

— Какое?

— Двести, как ты говоришь, отчаюг должны быть безоружными.

— Вот те раз. Это почему же?

— Их оружие должно быть на телегах. Когда подъедем к Брянску, я выдам им его.

— Да да, конечно, — легко согласился Юрий. — На походе к чему оно. В обозе должно ехать, как и положено.

Он понимал, что Святослав не только из-за этого ставит такое условие, но и бережения ради. А ну, эти «отчаюги» сговорены убить князя в пути?

«Не доверяет мне. Ну что ж, он прав. Я бы тоже не поверил, наверно».

Юрий Данилович действительно собрал для дружины Святославу Глебовичу настоящих висельников, бывших разбойников, татей, от которых решил освободить не только порубы, но и Москву.

Освобождение заточников было преподнесено им как милость московского князя. Романец объяснял им: