Ханский ярлык

— Ых,— крякнул Агач,— чужие псы оказались. Идем, а то порвут друг дружку,— и побежал в ту сторону.

Князь Михаил пошел за ним, на всякий случай держа лук со стрелой наизготове. На него выскочил Сысой с гусем в руках.

— Что там случилось? — спросил князь.

— Кто-то здесь недалеко охотится, и его собака наскочила на нашу.

Они устремились туда, откуда слышался визг и рычание, верный признак собачьей драки.

— Тэт, тэт! — кричал Агач, видимо пытаясь разнять дерущихся псов.

На поляне, куда князь с Сысоем наконец выскочили, вились волчком три пса, клацая зубами и рыча друг на дружку.

И лишь когда появился хозяин чужого пса, тоже татарин, собак удалось растащить. Видимо, псы сцепились за добычу, в азарте драки позабыв о ней, и подраненный гусь забился в камыши, пытаясь уйти. Агач отыскал его в нескольких шагах от собачьего поля боя. Вышел с ним на поляну.

— Однако, Агач, это наш гусь,— сказал татарин.

— С чего ты взял, Сарык?

— Мой князь поразил его.

— Нет, мой,— отвечал твердо Агач,— Я своими глазами видел.

Но вот за спиной Сарыка явился князь Юрий, увидев Михаила Ярославича, молвил с ухмылкой:

— И тут ты на чужое заришься?

— А может, это ты, Юрий? Ты ведь до чужого охотник.

— Погоди, погоди, Михаил, скоро ты запоешь по-другому.

Разговор князей шел под яростный лай собак, взятых хозяевами на сворки и оттого злящихся друг на друга того более.

— Это что ж ты имеешь в виду?

— А вот получу ярлык, тогда узнаешь.

В словах Юрия слышалась такая уверенность в своей победе, что Михаил невольно думал: «Неужто Ходжа меня за нос водит?» Но вслух сказал едкое:

— Отрасти хоть усы, отрок, тогда и ярлык проси.

Слово «отрок» звучало для князя как оскорбление, поэтому он и отвечал тем же:

— Да уж старых пердунов-то спрашивать не будем.

Михаил засмеялся неуклюжему намеку на его возраст, поскольку ему было всего тридцать три года — возраст Христа. Но что делать, для восемнадцатилетних тридцатилетние уже стариками кажутся.

Вечером Имар-Ходжа описал Тохте стычку князей на протоке, устроенную им его соколятниками Агачем и Сарыком. Рассказывал с их слов.

Тохта хохотал, слушая рассказ Имар-Ходжи, смеялись и его салтаны, сидевшие у трона. Отирая слезы, выступившие от смеха, Тохта спрашивал:

— Так говоришь, как псы лаялись?

— Да, повелитель. Агач говорит, боялся, как бы не сцепились драться.

— Ну, это хорошо. Хе-хе-хе. Пусть ссорятся, нам корысть с того будет. Кто из них сегодня сильнее?

— Агач говорил, что если б сцепились, Михаил бы одолел, у него нукер — богатырь.

— Я не об этом, Имар-Ходжа, при чем тут Агач? Я спрашиваю, кто сильнее как князь?

— Наверное, Юрий. У него помимо Москвы Переяславль, там наместником младший брат, Можайск захватил, целит на Рязань.

— Ишь какой прыткий мальчик.

— Да, у него и князь рязанский в плену.

— Нехорошо. Ему ярлык великокняжеский нельзя давать.

— Я тоже так думаю, Тохта. Тем более Михаил обещал увеличить выход намного более, чем дает Юрий.

— На сколько?

— Ну, Юрий обещал гривну с двух дымов, а Михаил с двух человек. Это будет намного больше.

— Значит, считаешь, Михаил ярлык заслуживает?

— Конечно.

— Да„— молвил Тохта, задумавшись,— Юрию нельзя давать усиливаться ни в коем случае. Если он в молодости столь жаден до уделов, то что будет дальше. Таитемир!..

— Я слушаю, повелитель.

— Ярлык на великое княженье вручишь Михаилу и скажи ему, что, мол, я недоволен, что рязанский князь томится в порубе. Пусть освободит его.

— Но он же в Москве у Юрия.

— Вот-вот. Раз станет великим князем Михаил, пусть прикажет своему голдовнику Юрию освободить рязанца. Хе-хе-хе. Интересно, как он его послушает.

— А Юрию что сказать?

А Юрию дай ярлык на Москву лишь и скажи, мол, Михаил больше его выход обещал, чтоб знал, что великий ярлык штука недешевая.

— Когда вручить прикажешь?

— Не спеши. Пусть недельку еще погрызутся. Может, глядишь, что еще учудят. Потешат нас.

Тохта знал свое дело: обязательно надо ссорить русских князей, никому не давая усиливаться. Сильный князь опасен, еще, чего доброго, и выход платить откажется.

Через три дня Тохта отправился со своими нукерами охотиться на лебедей, а еще через несколько дней Таитемир пригласил к себе Михаила Ярославича и торжественно произнес:

— Князь Михаил, наш повелитель великий хан Золотой Орды Тохта жалует тебе ярлык на великое княжество над Русью и надеется, что ты установишь там мир и любовь. Великий хан недоволен, что ваш брат Константин Рязанский томится в порубе.

— Но это в Москве, Таитемир. Не у меня.

— Великий хан знает об этом. Он велел передать тебе, что надеется: ты, став великим князем, освободишь брата своего, вернешь ему отний стол.

— Я постараюсь, Таитемир,— сказал Михаил Ярославич, принимая ярлык — грамоту с золотой печатью.

Он был доволен, что наконец-то восторжествовала справедливость, а главное, Тохта, в сущности, повелел ему прищемить хвост этому московскому сопляку.

«Ну, держись, Юрий Данилович!»

2. МОСКВУ НА ЩИТ!

Великокняжеский стол находился в стольном граде Владимире, там же, где была и митрополичья кафедра. Прямо из Орды Михаил Ярославич направился во Владимир, дабы получить благословение митрополита и утвердиться на великом столе. И первое, что он сделал,— посетил Рождественский монастырь и в церкви Пречистой Богородицы поклонился гробу дяди своего, великого князя Александра Ярославича Невского. И там, склонившись над священной гробницей, отчего-то шептал он непроизвольно одну лишь фразу: «Прости меня. Прости меня». И крестился истово и верил, что душа великого предка где-то здесь, рядом, невидима и осеняет его главу.

Митрополит Максим, усохший, болезненный старец, уж не служил сам и принял великого князя в своих покоях, благословил на служение отчине, перекрестил и дал приложиться к восковой ручке своей.

Глядя на митрополита, с горечью думал Михаил Ярославич: «А ведь не жилец он, нет, не жилец», и, гоня от себя мысль грешную, шептал опять же: «Прости меня, Господи».

Из Владимира в Тверь ехал князь Михаил по первопутку в санях вместе с милостником Сысоем, гриди скакали верш-ними следом. Ехал князь с просветленной, словно омытой святой водой душой, умиротворенный и благостный. И встреча с милой сердцу женой Анной Дмитриевной и сыновьями Дмитрием и Александром, за его полугодовое отсутствие изрядно подросшими,— все отвечало его приподнятому настроению и счастливому окончанию важного дела — он вокня-жился.