Хаосовершенство

– «Синдин», – бурчит Дитрих, поднимая с пола шприц. – Передоз, мать его…

Бросает шприц обратно и вынимает коммуникатор. Он должен доложить.

А Кристиан смотрит на губы, которые целовал несколько часов назад. Запах пота и копоти смешивается с идущим от воды ароматом, туманит чувства, намекая на нереальность происходящего. На то, что все вокруг окончательно рехнулось.

– Ой… – Подошедший Жозе понимает, в каком состоянии друг, но сдержаться не может: тихо ойкает от неожиданности. Или от жалости к Крису. – Ой…

– Покончила с собой, – тихо произносит Дитрих в коммуникатор.

Но слова для Кристиана – белый шум, находящийся вне восприятия. Он видит только улыбку любимой женщины.

«Ты не поверила… Увидела слишком много дерьма и не поверила мне…»

Дитрих слушает коммуникатор, кивает.

– Понял! – Подходит и протягивает устройство фотографу: – С тобой хочет говорить Заказчик.

– Что?

Дитрих опытен, все понимает, поэтому не тратит время на объяснения, а вкладывает коммуникатор в руку фотографа и поднимает ее к уху.

– Кто это?

– Мне очень жаль, Кристиан…

Какая тупая и пошлая фраза! Фотографу почему-то становится смешно. А потом – сразу горько. И он шепчет:

– Что вы знаете о жалости?

На несколько мгновений в коммуникаторе становится тихо, после чего Заказчик коротко отвечает:

– Ничего.

И эти честные слова взрывают Криса.

– Мы в дерьме, вашу мать, понимаете? В дерьме! Она просто не выдержала! Она сломалась, черт бы вас всех побрал! Она сломалась от дерьма! От безнадеги и дерьма! Она не хотела, но сломалась! А вы говорите, что вам жаль? При чем тут, вашу мать, жалость? Мир тонет в дерьме! Захлебывается! Рано или поздно мы ляжем рядом с ней! Все мы, вашу мать! Все!!

Заказчик молчит. Дитрих молчит. Жозе молчит. Все молчат. И Агата молчит тоже. Молчит и улыбается. Одна из всех. Потому что ей кажется, что ей лучше, чем им.

– Слишком много дерьма, – обессиленно заканчивает Кристиан. Его бьет крупная дрожь. – Слишком много дерьма, вы слышите? Где же, мать вашу, совершенство?

Он хочет плакать, но не может. И от этого становится совсем плохо. В зеркале появилась трещина, оно больше не хочет отражать рехнувшийся мир. Оно устало.

– Вы хотите увидеть совершенство? – ровно спрашивает Заказчик.

Кристиан смотрит на мертвую Агату.

– Вы хотите увидеть совершенство?

Со второй попытки смысл вопроса доходит до фотографа, и он кивает:

– Да.

Он мечтал о тихом уголке, верил, что есть спасительный рай, но ключи от него не вызывают радости. Вообще никаких чувств не вызывают.

– Дитрих получил инструкции, – спокойно сообщает Заказчик и отключается.

Главный «гвардеец» забирает коммуникатор и сообщает:

– Через десять минут на крышу отеля сядет вертолет.

– Мы должны ее забрать, – говорит Кристиан. – Похороним как положено.

– Хорошо, – соглашается Дитрих. – Не проблема.

– Я сам ее вытащу из ванны, – продолжает фотограф. – Принеси халат.

– Хорошо.

Дитрих идет за халатом, а Кристиан поднимает «шиву», ловит улыбающуюся Агату в объектив и нажимает на кнопку.

Кадр № 667. Анклав Сингапур, конец июля. Мертвая фея.

* * *

Последний Храм

Дорога верных

– Вышел к озеру! – громко сообщил идущий первым Афанасьев и, не удержавшись, добавил: – Оно большое.

– И красивое, – поддакнул Берг.

– И большое, – хмыкнул Шаров.

– Мать моя женщина! Да это же ледник!

– Черт! Правда!

– За языками следите!

– Твою мать, Берг, можно подумать, ты сам не офигел!

– Чертыхаться здесь не надо!

– Сюда черти не забредают!

Путешествие по пещере длилось третий час, и уставшие офицеры охотно воспользовались случаем потрепаться. Какой-никакой, а отдых. Тем более что открывшийся им вид и в самом деле производил незабываемое впечатление.

Перед путешественниками расстилался огромный зал, длина которого превышала двести метров – лучи суперфонарей до противоположного конца не добивали. Высотой он был метров тридцать, а стена по левую руку представляла собой сплошной голубоватый лед. Подтаявшая вода которого, по всей видимости, и образовала плещущееся у ног озеро.

– Здесь кто-нибудь живет?

– Например, раки?

– Тебе лишь бы жрать.

– Но откуда здесь взялся ледник, мужики? Мы ведь глубоко под землей.

– Я вообще не уверен, что мы еще в Пиренеях.

– Это понятно.

– А значит, мы можем быть и не очень глубоко.

– Я вообще не уверен, что мы где-то есть, – негромко произнес Берг, и все замолчали.

Дорога к Последнему Храму извилиста, и где она проходит, даже их проводник вряд ли знает.

– Но здесь все равно красиво.

– Кто бы спорил.

Мишенька вышел к озеру последним. Равнодушно оглядел красоты, кивнул, мысленно отметив очередной рубеж, помолчал, спокойно принимая взгляды спутников, после чего произнес:

– Справа должна быть терраса.

– Есть! – подтвердил вездесущий Афанасьев.

– Широкая?

– Метра три.

Последовал еще один кивок, а за ним – приказ:

– Двигаемся в обход озера по террасе. Дистанция – два метра. – Мишенька снял очки и принялся протирать стекла. – Господа, мы почти у цели.

Расставание с Папой Джезе прошло для Щеглова, если можно так выразиться, без последствий. То ли архиепископ действительно был ошарашен полученным сообщением, то ли с самого начала решил повести себя благородно – соглядатаев за Мишенькой он не направил. Что, впрочем, не заставило Щеглова отказаться от мер предосторожности.

Покинув собор Святого Мботы, Мишенька вдоволь попетлял по Франкфурту, стряхивая несуществующих преследователей, и лишь убедившись, что чист, отправился в транспортный узел имени Аденауэра, где его поджидали двенадцать особенно доверенных офицеров из московского филиала СБА. Теперь Щеглов играл роль богатого, но слегка сдвинутого на спелеологии верхолаза, путешествующего от горы к горе в компании тренеров и телохранителей. Ни легенда, ни документы не вызвали у пограничников Исламского Союза подозрений, и до нужного места – небольшой пещеры в сердце Пиренеев – группа добралась всего за восемь часов. Сначала на частном самолете, затем на арендованных внедорожниках, а последние километры – пешком. Снаряжения с собой было мало, так что шли быстро, почти бегом.