Характеристика

— Железная логика. Только формальная, и датирован гороскоп задним числом. Твой бывший приятель уже два года, как порвал с Близнецами и перешел в Тельцы. Мы люди простые, без талантов, шансы нам ни к чему, однако ж, не в пример некоторым, недоверчивы, мстительный расчетливы…

— Вот и рассчитывай. Этот шанс — единственный. Ты уже столько лет ничего не делаешь, свалят Филипова, вылетишь и ты. Гаврюха тебя взял на карандаш и постоянно повторяет: око за око, зуб за зуб.

— О, твой друг безумно деликатен. В наших краях на библейские мудрости плюют. Там говорят иначе: голова за око, полголовы за зуб. И мстительны все — страсть! Как Тельцы.

— Я серьезно.

— Ну, если серьезно… Сколько дашь, если я подскажу, как закончить разработку?

— Ты что, правда?..

— Честное бизнесменское! Ты пока цену обмозгуй, а я пойду на службу…

Теперь бежать, Игнат никогда так скоро не выпустит — начнет еще пытать, последнее это мое слово или нет?! Эх, войны-битвы. Пистоль бы в руки… Грохот музыки и голоса в институтском кафе поэтому, наверное, показались похожими на канонаду.

XI

Филипов встречает меня, выходя из-за стола. Сердечное рукопожатие. Выглядит он резко постаревшим, бодрость его показная.

— Располагайся, Антон, на диване… — для официальных бесед он зовет к столу. — Да, ты не болен? — Утром я уже отвечал на этот вопрос! О пресловутой профессорской рассеянности и речи быть не может, не наблюдалось за шефом и симптомов склероза, напротив, по остроте и быстроте ума он всему институту даст сто очков вперед. Скорее всего он растревожен.

— Спасибо, нет, — а сажусь я, между прочим, до сих пор по-ученически, поджав под себя ноги. Сколько можно! Осуществляю почти революционный акт: закидываю ногу на ногу — будем как дома.

— Как начать, ума не приложу, — и эту фразу слышу сегодня уже второй раз. — У меня на совести большой грех, и ты просто…

— Кто старое помянет, как говорится, — неожиданно для самого себя перебиваю Филипова, он кладет мне руку на плечо:

— Нет и еще раз нет! Прошлое не уходит бесследно! Ни для тебя, ни для меня, ни тем более для науки, — смотрит в одну точку, вниз, сплетенные пальцы рук неспокойно подрагивают. — Я поступил по отношению к тебе несправедливо, но сделал это неумышленно. Ошибка моя в том, что я доверился Игнату, а не вам с Миленой, а ведь она клялась и мне, и матери, что правда на твоей стороне.

Интересно, ни о каких клятвах Миленки до сих пор слыхом не слыхивал, но приятная горячая волна всплеск застарелой злости гасит. Хотя, в принципе, проблемой директора было избежать огласки. Если я соглашусь с ним сейчас, то обесцениваю жертву!

— И все же не будем касаться давно прошедшего. Куда важнее, что вы поверили мне. Остальное не столь существенно, тем паче изменить ничего нельзя. И коль скоро это вас беспокоит, — я даже выдавливаю из себя подобие улыбки! — будем считать, что все забыто.

— В том и беда, что беспокойство мое иной природы, — он вздыхает, идет к столу, достает из выдвижного ящика пачку «Астора», возвращается с пепельницей. Предлагает мне, закуривает сам. Дело, видно, серьезное — профессора редко увидишь с сигаретой. Этот «Астор» трава травой, но не обижать же старика! Он сосредоточенно закуривает. — В институте грядут перемены и весьма кардинального свойства, полагаю, что требуется мое вмешательство… Итак, все по порядку. Вчера президиум академии принял решение выпроводить на пенсию всех директоров НИИ, у кого в этом году заканчивается срок, и всех избранных повторно. Пара-тройка коллег-старейшин попытались было возвысить голос протеста, но оказались в меньшинстве. По всему видно, новая директива: давать дорогу молодым. Я нисколько не против, даже наоборот — на пенсии я наконец займусь делом и отдохну от склок. Мы пытались опротестовать срок — один месяц! Кто, скажи на милость, сможет за месяц подготовить себе заместителя? Да и, скажу тебе, есть доля обиды… Сегодня решение приняли — а завтра выметайся?! Ну да этот вопрос не в нашей компетенции, хотя мы к нему вернемся на более высоком уровне… Главное: я в тот же час отправился к Ненову, думаю, знаешь, науку курирует. Он мне земляк, отношения у нас приятельские, правда, он помоложе. В пятьдесят втором его осудили, ни одна… живая душа из тех, что у него в друзьях ходили, слова в защиту не сказала — да и как скажешь? — потому-то после реабилитации он ото всех отошел, избегал. Так вот, вчера он принял меня радушнее, чем я мог себе представить, причем дома. Оказалось, о решении он знает, слово за слово, вынимает он из стола папку. И что в ней? Представь, доносы. На меня и кое-что на тебя. И кто же авторы? Гавраилов и твой приятель Игнат. Все собственноручно подписаны — никакой анонимности, все честно и благородно, как же, радетели за добрую славу института и отечественной науки… Гавраилов начал кропать доносы пять лет назад — едва вышел в доктора и старшие научные сотрудники, а Игнат — с той поры, как сделал себе имя за твой счет. Они туда приплели и Миленку, и Пепу Георгиеву, и какого-то твоего незаконного ребенка — уверен, это ложь, и еще бог знает что… В общем, что касается Гавраилова — я не удивлен, это люмпен без морали, я бы удивился, если бы он этого не делал… Но Игнат? Ведь я вас как родных детей… Вперед мне наука… За все приходится рано или поздно расплачиваться, — он словно телепат прочитал мои мысли вслух.

Секретарша вносит сок и кофе:

— Игнат пришел, товарищ Филипов.

— Вон! — вскипает профессор. (Игнат в приемной и через открытую дверь не может этого не слышать.) — Так и передайте ему: — вон! — Это он повторяет уже спокойно, у секретарши едва не валится из рук поднос, а я готов поверить, что Филипов — из нашенских краев, дай только пистоль в руку. — Я поинтересовался, почему он мне показывает только сейчас. Если хоть одна десятая того, что тут написано, правда, меня же под трибунал и в двадцать четыре часа… Как с тобой тогда… Мой институт, пишут, нанес ущерб в десять миллионов в валюте, а я и слыхом не слыхивал?! «Потому и не слыхивал, — Ненов мне в ответ, — что я тебя знаю получше, чем твои фискалы. Этим бумажонкам дальше моего стола хода нет. Да и не показывал бы я их, если б не стоял так остро вопрос о твоем заме. Право выбора за тобой, а там уж мы будем смотреть. Знал бы ты, как мы глотки друг другу грызли с такими простаками, как ты: все норовили в заместители деляг, которые им ямы копали. Только им-то я всей истины открыть не имею права, а то ведь начнут еще счеты сводить и черт-те что станет»… — мне покоя не дает, что же трепал обо мне Игнат во время их конфиденциальных бесед в этом кабинете. — Антон, я всю ночь обдумывал свое решение. Недорого мне директорское кресло, дорог мне институт, здесь — моя жизнь, здесь и в университете. Там я, несомненно, читать еще смогу. Лекции лекциями, но вот институт — сердце мое не на месте, не могу его передать в чужие руки. Прикидывал я, прикидывал, перебирал в уме всю нашу верхушку, завсекторами, но ни одна кандидатура мне не внушила абсолютного доверия. Я не против установки, нужно давать дорогу молодежи, без ложной скромности скажу, что это всегда входило в мои планы. Короче говоря, я предложу тебя, вернее, уже предложил. Я утром звонил Ненову.

— Вы не учли одной малости: я не приму такой чести.

Филипов не ожидал такого поворота. Принимая свежесваренный кофе из рук секретарши, выпаливает с поспешностью (как это похоже на Милену!):

— О, наши друзья будут тебе признательны до конца жизни. Институт — тоже. А правда о твоем лазере будет погребена на веки вечные.

— А я уже ее похоронил.

Я спокоен, я абсолютно спокоен!

— Какой скорый… Так вот, когда похоронят меня, я хочу перед святым Петром предстать с чистой совестью, ясно, молодой человек? Время у вас еще есть! Можете идти, — и он хлопает меня по коленке (честно говоря, этот его жест для меня значит больше, чем рассуждения, об апостолах и директорских креслах).

XII

Закрываю Миленины глаза ладонью. Она, смахнув мою руку, улыбается:

— Эй, дяденька, ты что! Это ж курам на смех!

— Ну уж и дяденька! А куры здесь ни при чем!

…Главное здание университета. Прошло десять лет (для меня целая вечность), а тут все по-прежнему, если не принимать в расчет макси: а) юбки у девчат, б) прически у парней (кое-кто даже при бороде). Теперь физики переселились в здание бывшей семинарии, а в свое время мы слушали лекции здесь, в старом ректорате, для нас с Миленой именно здесь — университет, все так же стоят у входа братья Георгиевы, все так же я не разберу, кто из них кто. Сегодня восьмое декабря. Пока стоял у входа, выяснил, что суета вокруг не случайна: новый ректор возродил старую добрую университетскую традицию и через час — факельное шествие. Ректор и деканы в черных мантиях, все выдержано в лучшем европейском стиле. Милена не случайно выбрала именно этот день… Как легко было решать: два дня мы вместе, и как тяжелы эти дни. Оба держимся так, будто ни о чем и не договаривались, оценивающе разглядываем девчонок и ребят — одеты они много пестрее и красивее, чем мы когда-то, мини, макси, миди, — приходим к единодушному заключению, что блузоны и штаны-«бананы» ни в какие ворота не лезут, мешок да и только. Милена, заметив, что так ходит вся Европа, признается, что сама собиралась сегодня прийти в таком же наряде, но: «Мне и самой не по душе, а ты в моде — профан, обойдемся без жертв».

Стоим у самого входа, нахлынувшая толпа увлекает нас за собой в фойе. Милена любила, встав в центре, хлопать в ладоши или топать каблучком — и слушать долгое эхо. (По-моему, это интерференция звуковых волн: эффект возможен, если человек стоит точно по центру.)

Милена, видно, тоже вспомнила об этом:

— Жаль, сейчас не получится эха — народу много. А нужны тишина и уединение, — она смеется. — Как и для любви.

Я не без зависти думаю, что Милена почти не отличается от теперешних студенток, а ваш покорный слуга — увы — годится им, пожалуй, в дядюшки.

— Тишина и уединение сейчас только в аудитории шестьдесят пять. Давным-давно там жила-была любовь… — Она увлекает меня в южное крыло, где читал лекции профессор Филипов.

Он, всходя на кафедру, первым делом убеждался, что доска чиста, а уж потом поворачивался к аудитории. Потому что (это он объяснял позже) для него важнее было лекцию преподнести, а не донести до каждого. Ему ли не знать, что красноречие свое он тратит на десять-пятнадцать человек, а остальные пройдут тему перед экзаменом, а пока читают что ни попадя, играют в карты, морской бой, пишут письма и записки, а то и отходят после вчерашней вечеринки.