Характеристика

А-а, суд да дело. А мы получили две установки и поставили на склад, метрах в четырех-пяти от входа, чуть правее рельсов. День этот я запомнил. После аванса Францалийский меня и еще пару наших отвез в загородный ресторанчик и умильно глядел, как мы пьем выставленное им шампанское (сам он был за рулем).

Оказалось, что тот день был днем Веры, Надежды, Любви. Ну, я и выпил от души. И раскис, что-то лепил о неверии начальника, которое заставляет действовать, о моих далеко идущих планах и светлых надеждах и больше всего — о любви, о той, что города берет, о той, что не знает расстояний между Болгарией и Японией…

Бахвальства в тот вечер мне было не занимать. Судьба этого не прощает. Может, поэтому на следующий день так и влип я.

…Смена шла к концу, ну, самое большее, полчасика оставалось. Я собирался со второй промежуточной площадки спускаться по дряхлой лестнице ремонтников к дощатому бараку (там хранили пустые кислородные баллоны). А тут как толканет! Крутанулся перед глазами парапет, я вцепился в ржавые поручни, сжав ногами поперечную балку. Вниз не смотреть — до земли метров тридцать, — а смотрю: далеко, на первом участке, заскользила одна из двух форм, наполненная горячим металлом, и прямо в стену цеха огнеупоров. Народ бежал от разваливающейся домны, то ли прыгали, то ли падали в трещины — поди разберись! Затрясся кран, рассыпая панели-противовесы, и клюнул стрелой, расплющив два грузовика.

Сполз я по балке — так когда-то в деревне мы удирали с черешен, — руки в крови, кожа содрана, но боли я не чувствовал. Повезло, хоть сознание не потерял. Побежал по утоптанной насыпи к северной стороне склада. Картина, скажу я вам: провал, как после попадания из легкого танка, панели упали. Земля все еще ходила ходуном… Стихийное бедствие… Тут уж надо действовать по инструкции: спасать самое ценное… Японские установки.

Те места крыши, где не выдержала сварка, сразу бросались в глаза; главное — несущая балка. Подвернулась под руку доска от опалубки, сослужила службу: перебрался, как по мостику, в склад. Лестница внутри была цела. Только об одном думал: был бы ток, был бы ток… Бухта кабеля здесь, а электроды — одни четверки, тонкие, не для балок, там же сечение ого какое, а что оставалось делать? А подсобка — вот она-то была и закрыта! Я чуть не зарычал от злости — придется, значит, варить без маски, это ж не сварка. Долго раздумывать некогда — опять затрясло, выпала панель из восточной стены, в складе стало светлее. Строительная люлька, как живая, скользнула по стене.

Включил трехфазный рубильник. О чем я думал? Все молил, чтоб ток не отключили. На сварочном аппарате засветилась индикаторная лампочка, длина кабеля нормальная. Коробку с электродами сунул под мышку, схватил держатель и двинулся как на учениях по пересеченной местности. Пока лез по балке, отталкиваясь коленями и локтями, представил, что бы сказал по случаю моего отбытия в горные выси шеф; хотя говорить ему пришлось бы только одно: «Почтим память, товарищи, инженера Паскова, прекрасного человека и самоотверженного строителя нового…» Но я его недооценил. Прошел всего час, Францалийский, невозмутимо заменив масло в машине, навострил лыжи на выезд к своей красотке. Мои благородные порывы, правда, тоже коренятся в прозаических причинах. Вот, как в детстве, родители наградили фамилией, мелюзга всегда дразнила: «Пасков, ты снова пас?» И я старался не пасовать ни перед чем.

Все стало ясно у конца балки — шов не проварен и разошелся в пяти-шести местах, края рваные. В общем, руку приложил кто-нибудь из тех, кто после двухмесячных курсов считает себя асом. Выход был один: как летчику работать вслепую. Балка, естественно, — масса, электрод — в держатель. Ведь я сразу же отвернулся! И полетели искры, закапал металл, завоняло флюсом. Дуга погасла быстро — электрод прямо таял… Один электрод — три сантиметра шва. Обгоревший электрод упал вниз. Ну что, шеф, и мы можем работать, спасем импортное оборудование досрочно! Дело пошло веселее, дуга больше не гасла, но шов я малость искривил. Надо смотреть, что делаешь! Человек и радиацию переносит, а уж ультрафиолет тем паче. Пока варил на ощупь, голову отворачивал, смотрел на два контейнера с установками. И на кой пес они нам понадобились?! Пусть только что случится с глазами, я эти железки на кусочки собственноручно распилю и в металлолом…

Сколько времени висел, как шмат мяса на шампуре, не помню. Вертикальной сваркой я давно не баловался. А как не хватит электродов? Точности-то никакой, варишь наобум. Дернуло меня смотреть чаще… Потом глаза стали как у кролика. Капли дали в здравпункте, а что толку? Жгло сильнее с каждым часом. Пришлось валяться в общаге. Зоя пришла через два дня…

…Следователь, конечно, скажет, что ответственность лежит на нас: оборудование получили в обход норматива, запихнули его в негодное складское помещение. А газеты раструбили: подвиг! Подвиг! Какой, к дьяволу, подвиг — я, можно сказать, следы заметал. Так-то.

Все, зрение я потерял окончательно. А врачи-то — молодцы! Тридцать процентов — не сто… Я не верил в это. А Зоя верила. Ананиев скажет: зачем же было говорить девушке всякие глупости? Что же говорить? Эти ежедневные пытки: она же хотела обречь себя на добровольную жертву инвалиду, на всю жизнь, что я ей должен был сказать? Я искал слова как средство самообороны. Я-то думал, что поступаю так и в ее интересах. Это же аморально — здоровая красивая девушка и слепой инвалид! Зоя, это все равно что сплав низкоуглеродистого чугуна и алюминия. Не бывает такого в природе. Я примерами так и сыпал. А она в конце возьми да скажи: «А ты передумаешь, если и я… — Я ведь не понял сначала! Рожа у меня была, наверное, дурацкая! — если и я потеряю тридцать процентов?» Идиотская привычка всегда говорить правду! Ну, я и молчал. А она держит свою руку в моей, чувствую, глаз с меня не сводит, и мне тогда показалось, что желание принести жертву во имя любви приводит ее в трепет. Дрожит, как двигатель на высоких оборотах. Но я-то понимаю режим работы таких агрегатов — пару лет и перегрев, намотки не выдержат, и привет… Принцесса из сказки. Только жизнь ей обломала крылышки…

И все мои слова были впустую. Она только и поняла, что две души могут соединиться, когда равны — равно отдают и равно получают. Да если б я знал, к чему толкаю ее своим дурацким ответом. Она же три раза переспрашивала! Как она могла решиться на такое?!

«Это другое дело, детка…» Вот почему меня вызывает назавтра Ананиев.

Б

Люблю я покормить в обед голубков; не подпускаю к ним ни жену Катерину, ни сноху. Сажусь на треногий стульчик на заднем дворе, сыплю зерно из миски, у ног так и снуют… Венценосец, египетская горлинка, турманы. Развожу их, дай бог памяти, лет десять. Но лишь когда на пенсию вышел, понял, насколько облагораживает душу эта несложная ежедневная забота.

Когда перевалит за шестьдесят, человек ищет утеху в воспоминаниях. Моряк, попыхивая трубкой, живописует свои одиссеи, а я чаще думаю о последних пятнадцати годах нашего с Катериной учительствования, когда мы, тоже довольно постранствовав по городам, купили дом и осели в Чуке.

Катерина, свято веровавшая только в математику и физику, сперва доказывала, что я не смогу пробудить в детях тутошних шахтеров и переселенцев те чувства добрые, которые они должны были усвоить хотя бы из хрестоматии.

Бывали моменты, я и сам впадал в отчаяние. Что за примитивные взгляды, что за грубость в речах и одежде! Какое невежество! А родители? Придут на собрание, рассядутся. Как могут они меня понять? Мужики за партами — горы мускулов, въевшаяся в кожу угольная пыль, тяжелые руки с квадратными ногтями… А женщины! Если мужья все выслушивали молча, неуклюже потирая руки, то жены нахально вступали в спор: «Да . . . с ним, учитель, пересидит еще в школе пару годков и делом займется, на печь вон работать пойдет. Ты учи, раз тебе государство деньги платит, а уж мы со своими лоботрясами разберемся, еще не хватало, чтоб у нас за них сейчас душа болела. На стройке этой чертовой навкалываешься…» Все разговоры заканчивались строительством, доменными печами и хлебом насущным, все крутилось вокруг Чуки. А я ведь мечтал вложить в детишек пищу духовную. Составлял списки дополнительной литературы… Хотя в получку родительские карманы распухали от денег, ни один не додумался купить — пусть самую дешевую — книжку. О, как завидовал я коллегам из округов с давними культурными традициями! Но мои стенания вызывали лишь дежурные аплодисменты на учительских конференциях. Помощи ждать было неоткуда, наш район только-только заселяли, правда, вышло специальное постановление ЦК. В папках были заготовлены проекты оперного театра, Дома молодежи… Но в Чуке не было даже клуба! Латание прорех в культурной жизни вменялось в обязанности учителям, в первую голову литераторам из техникума и гимназии!..

Да, поначалу я со многим не мог примириться. Катерина мне все растолковывала, как ребенку. Давала уроки в пустом кабинете математики, как сейчас помню. Очертила буковым циркулем меловой круг на доске и вписала в него многоугольник. «Любишь метафоры — вникай. Вот тебе наглядное соотношение котла гигантской отечественной экономики и ломаной судеб наших вчерашних крестьян. Они же не осознали пока толком, что на месте заштатного городишки и кучки сел здесь рождается нечто невообразимо громадное и новое. Сейчас первый этап процесса. И стройка вполне обойдется без романтиков. Значит, наша задача — готовить для нее человеческий материал, не мудрствуя лукаво. А время само подыщет матрицы, с которых будет печатать на этих чистых заготовках…» — «Глупости, — отвечал я, — форма неразрывна с содержанием».