Характеристика

Незнакомые парни и девушки сидели на наших местах. В углу у окошка расположился диск-жокей, а самым ходовым танцем был теперь кон-фу.

Я устроился за столиком и стал наблюдать за двумя девчонками, которые танцевали там, где раньше сидели мы. Обе были в джинсах: ударяясь сначала задницами, потом плечами, они подпрыгивали, и это называлось танец. Ничего не зная о его происхождении, легко представить себе дикарей с тимпанами, скачущих в кругу.

Девушки уморились и сели. Одна из них, маленькая, полная, обмахивалась, как веером, листочком счета. Другая откинула голову, стряхнула волосы со лба и вздохнула. У нее были ярко-красные губы, черные волосы, а в ушах серьги, дрожа, рассыпали золотые отблески. Она была сильно накрашена, смотрела огромными, темными, миндалевидными глазами. Их блеск тревожил меня: как молнии в ночном небе, сверкали в них огненные язычки.

Я разглядывал брюнетку и не мог оторваться. Передо мной стояла уже вторая бутылка, я набирался упрямства и нахальства. Она смеялась, весело разговаривая с приятельницей. Похожа на куклу, однако прекрасна, как живая кукла. До меня, в промежутках, когда отдыхали усилители, доносились отдельные слова: «Хорошо было, дорогуша; вот увидишь, дорогуша; я же говорю тебе, дорогуша».

Первой на меня обратила внимание подруга, которая сказала, коснувшись локтя брюнетки: «Погляди-ка, как он набрался, дорогуша. Того гляди, тебя съест». Обе открыто уставились на меня, но мне это не было неприятно. Напротив, я был доволен, хотя несколько смутился.

Брюнетка подозвала официантку и долго шептала ей что-то на ухо. Официантка была молодая, длинными пальцами она крутила шариковую ручку. Потом, подняв голову, посмотрела на меня, засмеялась и понимающе кивнула. Взяв поднос, она, проходя мимо меня, вздохнула.

«Эге, мальчик, тебе, кажется, светит!» — сказал я себе. Но вместо радости почувствовал, как что-то сжало мне горло, словно петля затянулась. Вскоре официантка возникла передо мной и со словами:

— Вас угощают, — поставила стопку водки и томатный сок. Я взглянул на брюнетку, та опустила глаза.

— Спасибо, — сказал я. — Я тронут.

— Было бы за что! — Официантка отошла к девицам, которым поставила то же самое.

Я поднял стакан, в ноздри ударил запах, в глаза туман. Поприветствовав брюнетку, показывая, за кого пью, я отхлебнул. Девушка улыбнулась, сверкнув зубами.

Набравшись смелости, я встал и со стопкой в руке подошел к их кабинке.

— Очень, девушки, мило с вашей стороны, — сказал я. — Благодарю.

— Не стоит, — ответила брюнетка. — Мне показалось просто, что вам скучно.

— Я тронут. Просто очарован, девочки.

— Не стоит, дорогуша, — сказала подруга.

— Вы бы не составили мне компанию сегодня вечером? — спросил я.

— Куда собираетесь?

— Поужинать в «Золотом якоре». Там у меня приятель играет. Уговорил пойти. (Не было у меня никакого приятеля-музыканта.)

— Очень любезно с вашей стороны, но мы заняты, — сказала подруга. — Ждем.

— Жаль.

— А я пойду с вами, — неожиданно решила черноволосая. — Хотите?

Я взглянул на нее, чтобы понять, шутит она или нет и чего ей надо от меня. Наклонив голову, она ждала ответа на свой вопрос. Сама скромность, сама чистота, сама робкая нежность.

— Еще бы я не хотел! Прошу вас!

Так мы познакомились с Магдаленой.

Ужин заканчивался. Она мне рассказывала о прежней любви, о моряке, который ее обманул, и я сочувствовал ей и ревновал к прошлому. Хотелось, оказаться с ней вдвоем на необитаемом острове. Хотелось, чтобы мы были чистыми, почти святыми, чтобы мы спаслись из мрака, который тянет назад, и улетели, обнявшись, к заветному берегу.

Она, наклонив голову, смотрела на дно бокала, где оставались крошки от пробки. Думала о своем капитане, который наверняка был простым матросом с рыболовного судна.

— Твое здоровье, Магда! Не думай о нем. Ни к чему.

Она возвращалась как бы из другого мира, глаза ее были усталы и печальны. Постепенно приходила в себя, преодолевая воспоминания, медленно выбираясь на поверхность, где ее ждал я, спаситель, с обещанием тихой пристани.

Среди бури вырос дом с вечерней лампой, в свете которой две взлохмаченных головы слагали азбуку жизни. Какой заманчивый свет открывался, какое блаженство в конце этой тягостной осени! Какая судьба, моя девочка, какая огромная радость!

Я делился с ней моими мечтами, а она раскрывалась навстречу им, как роза, лепесток за лепестком. Пурпурная мантия недоступности сползала мне в руки, ее лицо алело, глаза искрились странным блеском, они излучали свет и надежду, неумолчно струили неудержимый поток самоотверженности.

И она это подтвердила:

— Смотрю на тебя и думаю: такой парень! Только с тобой! А ты ничего себе, уставился своими глазищами — как зарезал. С первого взгляда влюбилась. С этим, сказала я себе, с этим и ни с кем другим!

— Мы поженимся. Хочешь?

— А ты?

— Я готов. Идем домой, объявим моим: невесту привел! Радуйтесь, старики!

— Поднимем их в такое время! Они уже видят третий сон.

— Ты знай свое дело, а мне оставь мое.

— Да, милый, тебе оставлю твое, никому другому — только тебе, но потом…

Она зябко сжалась, взяла меня за руки, глаза умоляли не оставлять ее, потому что она много страдала. И она опять закуталась в свою пурпуровую мантию, в свою непроницаемость, отдалялась. Я спешил за ней. Мое сердце билось, как безумное, на волоске от вечного блаженства. Я воочию видел тот самый другой берег, которого невозможно достичь…

— Ну, говори же, говори. Скажи что-нибудь. Что случилось, иначе я сойду с ума.

Она была очень несчастлива, сделала аборт (ну, я человек с современными понятиями), очень тяжело ей было, только что закончила школу, и старики, ты их не знаешь, милый, когда им стало известно (не знаю, зачем тебе сейчас рассказываю), выгнали меня, я была в отчаянии и не видела другого выхода, хорошо, что приняли в учительский, иначе хотела уже сунуть голову в петлю, хотела пустить пулю в лоб, у отца есть ружье с патронами, которыми можно кабана убить. Она видела и другое: знаешь, как люди обманывают, да зачем я тебе рассказываю, потеряла себя и бросила якорь в «Космосе», и там пошла ходить по рукам, мусорной ямой стала, милый, если бы у тебя не были такие глаза, то…

— Убей меня… враз убей… У меня нет смелости, милый. Мои старики переживут…

У меня храбрости было на целую роту. По пути домой я целовал Магдалену, мы шли, обнявшись, и она прижималась ко мне, как дитя, ищущее помощи и утешения, побитая морозом роза в моей руке. Смогу ли я вернуть ее к жизни? Спасу ли? Выхожу ли?

Храбрости было хоть отбавляй. При свете уличного фонаря мы прощались и не могли оторваться друг от друга.

— В «Космосе», да?

— В пять буду там.

— Не опаздывай.