Харама

— Какая холодненькая! Али, хочешь?

Кувшин перешел в руки Алисии. Лусита спросила:

— Вкусно?

— Очень, — ответила Кармен, вгрызаясь в пирог.

Луси протянула кусок пирога Даниэлю:

— Бери, Дани! Хочешь попробовать?

Мужчина в белых туфлях сказал, глядя в проем двери:

— Нечасто увидишь в наших краях мадридское такси, такая колымага посреди полей!

— Сюда едет? — спросил Маурисио из глубины дома.

— Как будто.

— Так это Оканья. Наверняка. Он говорил, что приедет как-нибудь в воскресенье.

Машина пересекла шоссе и уже подъезжала к кафе, оставив за собой огромное облако густой ныли. Маурисио вышел встретить гостей. Туча пыли медленно уплывала к оливковой роще и таяла в листве деревьев.

— Когда ты наконец сменишь эту старую галошу на какую-нибудь посудину поприличнее? — крикнул Маурисио водителю, пока тот задним ходом заводил машину в тень.

Маурисио шел рядом, держась обеими руками за нижнюю кромку открытого окна машины. Оканья в ответ лишь смеялся. Он поставил машину на ручной тормоз и тогда ответил:

— Куплю, когда у меня будет столько деньжат, сколько у тебя.

Маурисио открыл дверцу, и друзья обнялись, похлопывая друг друга по спине. Из машины вылезли толстая женщина, девушка, куча детей и брат Оканьи с женой. Толстуха сказала Маурисио:

— Вы с моим мужем, как всегда, дорвались друг до друга. Ну, как Фаустина? Здорова? А дочка?

— Отлично себя чувствуют. Вы, я вижу, тоже.

Маурисио погладил русую голову одного из ребятишек, взглянул на девушку:

— Ну и ну! Уже совсем невеста. Скоро с ней хлопот не оберешься.

— И сейчас уже хватает, — ответила толстуха. — Вы знакомы с моим деверем и его с-супругой?

Она нажимала на «с», будто лишний раз повторяла букву.

— Очень приятно. Как поживаете?

Оба были худющие. Оканья, водитель, сказал, вытирая пот платком:

— Вот вам и Маурисио, сам великий Маурисио.

Толстуха тараторила:

— Они вас давно знают, Маурисио, мы сто раз рассказывали. Мой Фелипе все время о вас говорит. Скорей детей забудет, чем вас. Ребята! Ну-ка, живо! Что вы стоите разинув рот? Помогите отцу достать вещи из багажника! — И, повернувшись к девушке, добавила: — Фелисита, бутылки возьми ты, как бы они их не разбили. — И снова обратилась к Маурисио: — Это такие нескладехи, кажется, будто войну объявили всему, что бьется. — И покачала головой.

— Такой у них возраст… — ответил Маурисио. — Давайте пройдем в дом, если не возражаете, а то солнце очень уж припекает.

Мужчина в белых туфлях смотрел на них из дверей.

— Какая у вас тут чудесная река, — на ходу говорила толстуха. — На нее вы, должно быть, не жалуетесь.

Мужчина в белых туфлях посторонился, пропуская ее, и покосился на пышный бюст.

— Осторожно, ступенька, — предупредил Маурисио.

Войдя, женщина коротко бросила:

— Добрый день.

За ней вошла супружеская пара. Полицейский отошел от стойки и спрятал руки за спину. Маурисио пригласил гостей присесть.

— А народу тут у вас, — продолжала толстуха, садясь, — с каждым годом все больше. Наша река — одно безобразие. Словом, не Мансанарес, а сточная канава — только позорит Мадрид.

— Ну, теперь, я думаю, ее скоро приведут в порядок.

— Куда там. Эту реку не приведет в порядок даже самый что ни на есть Черчилль, стань он алькальдом Мадрида, как бы там в газетах ни расписывали таланты этого сеньора.

— Все упирается в монету.

— Разве что Мадрид перенести куда-нибудь… Надо же было выбрать такое место для столицы Испании! Видно, тогда, — ну, не знаю, когда это случилось, в древние времена, — наивные были люди там… — Она махнула рукой вдаль. — Уж могли бы они выбрать хоть реку как реку. Ведь столько красивых мест вокруг.

Фелипе Оканья, опустив спинку заднего сиденья, с головой залез в машину. Он извлекал свертки и передавал их детям, стоявшим у дверцы. Временами свободных рук не оказывалось, и тогда из глубины доносился его голос:

— Пошевеливайтесь! Не век же мне тут торчать!

Наконец он выбрался из машины и сказал:

— Теперь несите вещи в дом. Марш!

Поделили поклажу на четверых. Фелиса объявила:

— Мама велела бутылки нести мне.

Фелипе стал поднимать стекла. Дети со свертками направились в дом. Оба мальчика, очень светловолосые, были еще в пляжных сандалиях и плавках. Они с любопытством глазели по сторонам. Позади хлопнули, закрываясь, дверцы автомобиля. Фелипе закрыл машину на ключ и, направляясь к дому, бросил беглый взгляд на шины. Он что-то насвистывал. Дети уже входили в дом.

— Сложите пока что все сюда, на столик, — приказала мать семейства. — Осторожно, Хуанито. — И, обернувшись к хозяину, продолжала: — А как ваш сад? Есть там тень, как в прошлом году?

— Тени больше стало. Этой зимой я посадил десять корней вьюнков, и они оплели уже изрядный кусок. В саду вам будет лучше.

По коридору, вытирая руки о фартук, шла Фаустина. Увидев спину гостьи, она от самой двери повернула обратно.

— Это совсем недурно, — произнес брат Оканьи, — иметь за домом сад и все такое прочее. Сейчас, летом, дела, верно, хорошо идут.

— Не скажите, — ответил Маурисио. — Дела хороши у тех, кто возле реки или у шоссе, а сюда немногие заглядывают. Плохая торговля.

Фелиса пододвинула стул и жеманно уселась рядом с матерью. Один из мальчиков смотрел на Лусио в упор, разглядывая его с головы до ног.

— Но это нетрудно исправить. Несколько стрелок с надписями, как сюда проехать, и у вас будет полно народу.

Маурисио зашел за стойку:

— Не разрешают. За такие вещи надо платить налог государству.

— Ясное дело, без налогов шагу не ступить. Но это себя оправдает.

В дверях появился Фелипе, крутивший на пальце связку ключей, которые позвякивали.

— Вот мы и собрались, — сказал он.

В это время из коридора вышла Фаустина. Она сняла фартук и подколола волосы заколкой, поправляя ее на ходу.

— Кого я вижу!

Жена Фелипе обернулась. Кармело и мясник глядели на полки, уставленные бутылками. Фаустина подала руку толстухе и отступила на шаг, как бы любуясь гостьей:

— А вы с каждым годом хорошеете!

Та прищурилась и покачала головой, плаксиво улыбаясь.

— Какое там! Вы ошибаетесь, Фаустина, ошибаетесь, внешность обманчива, годы оставляют на мне такой же след, как и на всех смертных. К сожалению, все не так, как вам кажется…

Лусио беззастенчиво разглядывал вновь прибывших.

— Зиму я провела очень плохо. Если б вы знали… Нет, я уже не та, совсем не та.

Мясник выплюнул и раздавил ногой окурок, воспользовавшись этим, чтобы украдкой оглянуться.

— Есть вещи, которые даром не проходят… — Тут толстуха сменила тон. — Познакомьтесь — это мой деверь с женой.