Харама

— Точно. Но что поделаешь? Теперь на этом вся промышленность держится. Фирмы заинтересованы, чтобы их изделия изнашивались как можно скорей, чтобы модели машин амортизировались за определенное время, понимаете? Так они могут продавать все больше и больше. Это нетрудно понять.

Чамарис и оба мясника отошли к Лусио, оставив Оканью с шофером грузовика.

— А где пес? — спросил Чамарис.

— Выбежал на улицу, с детьми этого сеньора.

— Как детей увидит, с ума сходит. Совсем перестает слушаться.

— С тобой ему, видно, скучно. Пока не кончится запрет на охоту и ты снова не пойдешь с ним в горы…

Слышен был стук костяшек домино о мраморный столик. Собеседник Оканьи соглашался с ним, он добавил:

— А может, настанет время, когда можно будет купить машину… Новенькую. Заведешь, поедешь в Пуэрта-де-Йеро, например. Путь-то невелик. Ну, туда-обратно и все — готово, машину на свалку. Вечером идешь, покупаешь другую. Или такой пример: надо тебе отправить заказное письмо. Садишься в машину — и на почту. Ну, и обратно. Все — готово. В металлолом! Вот так: один раз съездил — выбрасывай. Вы меня понимаете? Как бумажную салфетку. Никакой разницы. Вот что станет с машинами, если так будет продолжаться….

— Да-да, ничего удивительного. Именно так. Вот возьмите мою машину, хоть и гремит, как таратайка, потому что совсем износилась и тише работать не может, а все же тянет. И ведь пробежала не один километр и не два.

Полицейский поставил кость и, улыбаясь, посмотрел на партнеров, которые один за другим проскочили мимо. Он снова мог ходить.

— Гляди, какой шутник! — возмутился дон Марсиаль. — Цирк устроил! Раз у тебя дубль, так надо класть, а не заставлять партнеров зря время тратить.

Кока-Склока веселился:

— Ничего, Кармело. Так их! Пусть позлятся!

— Это не есть благородно, — сказал Шнейдер. — Нельзя шутить над соперником. Это дурно. Оче-ень дурно такой шутка в игре. Не надо это никогда делать.

— Я не хотел вас обидеть, сеньор Эснайдер…

— Я не обижен. Только хочет, чтобы играть серьезно.

— Да ничего! Не робей. Так их!

— Вот вам бы, герр Кока, так, и вы обиделись бы. Этот шутка вам не понравился бы.

— Вы рассердились? Но это же невинная шутка. Откуда взяться злому умыслу у Кармело? Бедняга смирный, как теленок.

Дон Марсиаль мешал костяшки.

— Да я знаю, знаю, — примирительно пробурчал Шнейдер. — Кармело есть смирный, я это знаю, но не годится шутить над соперник в игра.

— Ладно. Ваш ход, — прервал дон Марсиаль, улыбаясь.

Вошли двое. Один из них сказал с порога:

— Там какие-то ребята взяли его кресло, — и он указал на Коку-Склоку, — и пошли кататься с горок. Если не вмешаться, они его разломают. И кусков не соберешь.

Все взглянули на того, кто это говорил. Он был кривой.

— Так это же твои, Оканья, — сказал Маурисио. — Поди посмотри.

Оканья спохватился:

— Ты прав! Это наверняка они. Куда, вы говорите, они пошли?

Кривой показал, стоя в дверях:

— Туда, на жнивье, вон туда они только что пошли, кресло толкают, в него девчонку посадили.

— О, господи! — воскликнул Оканья. — Они ее разобьют!.. — И побежал разыскивать своих детей.

— Туда, туда! Они вон за тем холмом! — продолжал объяснять ему с порога кривой.

Оба мясника, Маурисио и Чамарис подошли к двери. Шофер сказал:

— Так эти ребятишки, что тут недавно прошли, — дети таксиста?

Маурисио кивнул, не отрывая глаз от жнивья. Оканья скрылся за бугром, торчавшим среди пашни.

— По крайней мере, — сказал Кока-Склока, — хоть кого-то поразвлечет эта благословенная колесница.

Кресло на колесах увязло во впадине между двумя буграми, у входа в бывшее убежище, где теперь устроили жилье.

— Амадео!

Дети, вздрогнув, обернулись на голос отца.

— Вы с ума сошли! Ненормальные! — крикнул он им, задыхаясь.

Петрита слезла с кресла. Ее братья молча ждали. Отец подошел к ним.

— Ничего лучшего не придумали? Злодеи! Разбойники!

Он взглянул в сторону, там что-то шевельнулось. Из-за рогожи, закрывавшей вход в убежище, вышла женщина в черном, она молча смотрела на них, скрестив руки на груди.

— Добрый вечер, — сказал Оканья.

Женщина не ответила.

— Какой стыд! — продолжал Фелипе, обращаясь к детям. — Разве вы не знаете, что это кресло — ноги бедного калеки, который не может ходить? Когда вы научитесь хоть что-то уважать? Ты ведь уже большой, Амадео, пора бы соображать, что к чему. И сестренку чуть не разбили! Надо же, что придумали! Ну-ка, помогите мне вытащить эту штуку.

Мальчики бросились помогать. Оканья толкал кресло за спинку, а мальчики крутили колеса. Они прошли мимо убежища — женщина не шелохнулась и продолжала пристально смотреть на них.

— Дети… — сказал ей Оканья. — Нельзя оставить ни на минуту.

Та чуть качнула головой. Преодолев небольшой подъем, они увидели дом Маурисио.

— В какое положение вы меня поставили перед этим человеком? Что я ему теперь скажу? Видите, что вы натворили? Ну-ка, шагайте в сад к маме и сидите там до самого отъезда. Поняли?

— Да, папа, — ответил Амадео.

Оканья заколебался:

— Или нет, постойте, оставайтесь здесь, если хотите, но без глупостей, договорились?

— Да, папа. Мы больше не будем.

— Какие озорные ребята! — сказал Маурисио. — Надо же, что выдумали.

— Ума у них еще ни на грош, — ответил Оканья, ставя инвалидное кресло к стене.

— Такой возраст, — ответил высокий мясник. — У них ничего плохого на уме не было.

— Но старший уже достаточно велик, чтобы не делать такого.

Оканья отер пот платком. Как только он скрылся за дверью, дети рванулись и побежали за дом. Оканья подошел к столику, где сидел паралитик.

— Вы уж простите, ради бога. Мне очень жаль. Но знаете — дети, что с ними поделаешь. Вы уж простите их.

Кока-Склока поднял голову:

— Я? Сразу видно, что вы меня не знаете! По мне, так пусть бы хоть целый день катались. Что с ним сделается? Я только что говорил тут: слава богу, хоть кому-то этот драндулет в радость, хоть ненадолго перестанет быть такой безобразной и безрадостной вещью, какой выглядит, когда в нем сидит ваш покорный слуга. Так что не беспокойтесь и не извиняйтесь, это совсем не нужно.