Харама
Шрифт:
— Около десяти, — ответил Сантос. — Пошли, если хотите. — И выпил стакан вина.
— Ну так и пойдемте. Пусть кто-нибудь прихватив бутылки.
— А едой займемся в полдень. Я не знаю, поесть нам у реки или здесь, наверху, здесь-то лучше. Как вы на это смотрите?
— Решайте сами. А так, вы же знаете, здесь все будет в сохранности.
— Тогда до обеда.
— Счастливо. Отдыхайте, веселитесь.
— Спасибо. Всего хорошего.
Лусио смотрел на них против света, когда они один за другим выходили за порог и поворачивали налево, к дороге. Потом дверной
— Молодежи — развлекаться, — сказал Лусио. — В такой они поре. Но какова та, вторая в брюках, вот уж действительно с изюминкой и подать себя умеет.
Обеими руками он обрисовал ее фигуру на фоне освещенного дверного проема.
— Вот видишь, дружище, видишь, дело-то все в том, кто их носит. Ну, вытаскивай табачок, закурим.
Лусио долго и мучительно шарил, отыскивая кисет и папиросную бумагу, он поднимал плечи, чтобы забраться куда-то в самую глубину кармана, и наконец извлек все, что искал. Маурисио принялся вертеть самокрутку, приговаривая:
— Очень вредно курить натощак, чем дольше продержишься с утра, тем лучше для здоровья.
— Кстати, который час?
— Послушай, я что-то не пойму, зачем тебе знать время?
Лусио состроил гримасу, скривив все лицо.
— Да ну? В самом деле не можешь понять? А что тут хитрого: я, должно быть, старею.
— Нет, ты еще не старый. Шевелишься мало, вот что, день за днем сиднем сидишь. Ты вроде впал в спячку, оттого что мало трудишься…
— Тружусь мало? А зачем? Хватит, потрудился…
— Это когда же?
— Вот тебе на — когда! Раньше.
— Раньше чего?
— Да этого самого. И там тоже. Ты что ж, думаешь — мы там посиживали себе да ждали, когда принесут еду?
Маурисио внимательно смотрел на него, ожидая, что еще он скажет.
— Как же, не поработаешь там! С утра и до ночи. Похуже, чем на воле. И все за здорово живешь. — Он оторвал взгляд от огонька самокрутки и поднял глаза на Маурисио. — Ну что смотришь?
Тот вернулся к прерванному занятию — свернул наконец самокрутку.
— Так… Ничего… Я вот думаю… — И он прошел до середины стойки. — Я думаю, надо налить бутылки три вина, скоро пойдут посетители. Хустина! Хустина!
— Иду, иду! — послышалось из глубины дома, и в дверях показалась дочь Маурисио. — Что, отец?
— Скажи матери, если вы собираетесь в Сан-Фернандо, так уже времени много, а мне к полудню надо кое-какого товару. И вот еще что: у сеньора Лусио есть к тебе поручение. Лусио, объясни ей.
— Какое там поручение! Если вам не трудно, зайдите в «Экспресс» и купите пачку табаку. Вот такого, зеленого.
— Чего тут трудного.
— Постой, девочка, я дам тебе деньги.
— Потом отдадите, какая разница! — И девушка снова скрылась в коридоре.
— И книжечку папиросной бумаги! — крикнул ей вдогонку Лусио.
— Ты же хотел, чтоб они принесли тебе еду!
— Да ладно, не надо. И не вздумай им про это говорить.
Шли быстро, хотелось скорее попасть на реку. Пересекли шоссе и направились по проселку, отходившему в сторону. Мели спросила:
— Это далеко?
— Вон за теми деревьями, разве не видишь?
Впереди показались верхушки деревьев. Спуск к реке был, по-видимому,
очень крутым.— Широкая?
— Сейчас увидишь.
Реку они увидели, лишь подойдя к самому краю. Она открылась их взорам сразу. Казалось, реки и нет: вода была такого же цвета, что и берега, она их лишь соединяла в одну сплошную гладкую поверхность, ничуть не возмущенную течением, будто там, в русле, текла расплавленная земля.
— Ничего себе река… — протянула Мели. — И вы называете это рекой?
— Как будто ее кто-то взбаламутил, — подхватила Луси.
Они остановились, глядя на реку с гребня насыпи, возвышавшейся над пологим берегом на десять-пятнадцать метров.
— Ты подумай, я так ждала… Тут не река, а бог знает что. Какое разочарование!
— А ты что хотела увидеть? Амазонку?
— Да вы что, девушки? Первый раз видите Хараму? Она же всегда такая, у нее вода такого цвета.
— Вот это мне и не нравится. Они, видно, грязная.
— Ну что ты, вовсе не грязная, это от глины у нее такой цвет. Она только кажется грязной. Вот увидишь — водичка чудесная!
— Ни за что не стану ее пить. И не подумаю.
— Да кто говорит, чтоб ты ее пила, Мели, — рассмеялся Даниэль. — Она хороша для купанья.
Тито показал налево, вверх по реке:
— Глядите — вон поезд идет.
Там был каменный мост в шесть больших пролетов, а еще выше — мост Виверос на Главном шоссе. Роща у подножья насыпи оказалась на большом веретенообразном острове, делившем реку на два неравных рукава. Ближняя протока, очень узкая, проходила у самой дамбы, и теперь, летом, она высохла. Так что остров перестал быть островом, и к нему можно было пройти почти в любом месте: для этого следовало лишь преодолеть узкую полоску скользкого красного ила. Только внизу по течению, справа от них, еще была вода, мертвая заводь, отделявшая от берега оконечность острова, острив веретена. За островом, где воды заводи сливались с основным потоком, река разливалась спокойным плесом перед бетонной плотиной, сооруженной то ли для водяной мельницы, то ли для оросительной системы. Чтобы попасть в рощу, надо было спуститься с насыпи по ступенькам.
— Ну пошли, а то очень уж припекает.
Ступеньки были сбитые, почти стертые. Когда уже спустились, долго смеялись, потому что одна из девушек поскользнулась и опрокинулась на след, оставленный в иле ее собственными каблуками, а юбка у нее высоко задралась. Поначалу она оторопела, оказавшись в такой нелепой позе, но тотчас подняла голову и, увидев, что все смеются, сама расхохоталась.
— Я шлепнулась, как утка на воду, верно, девчонки? — проговорила она, захлебываясь смехом.
Сантос взял ее за руки и попытался поднять, но девушка так обессилела от смеха, что не могла встать на ноги.
— Я — уточка, — повторяла она в полном восторге.
— Ты ушиблась?
— Да что ты! Тут мягко.
— Ну, Кармела, ты нам устроила спектакль, — сказала Мели. — Все увидели, где у тебя оспа привита[7].
— И прекрасно! Подумаешь, беда! Больше-то вы ничего не могли увидеть.
— Ты всех нас сфотографировала, только и всего.
— Ну, подруга, поднимайся-ка.
— Не спеши, голубчик, не спеши… — И она снова залилась.
— Юбку замоешь в реке, когда будем купаться, — посоветовала Алисия. — Высохнет в ноль минут.