Харама
Шрифт:
Кока-Склока откликнулся со своего стула:
— Ладно, я беру обратно свое предсказание, не расстраивайся. Чтоб дожил ты до ста лет и не оплешивел.
— Ну, столько мне и не надо. За глаза хватит и восьмидесяти. Больше желать — это уже жадность.
Дон Марсиаль повернулся к Коке-Склоке и показал на свои часы:
— Милый мальчик, погляди, который час. Мне, во всяком случае, пора идти, так что, если хочешь, чтоб я тебя отвез…
— Ну подожди немного, в самый интересный момент ты вдруг заторопился. Не вредничай.
— Я не могу дольше задерживаться ни на минуту, меня
— Да нет, я поеду с тобой, раз тебе так приспичило. Дай мне хоть допить этот стакан, а? Чтоб не работать рычагами, я на все готов. Жду не дождусь того часа, когда я буду моторизованный и не придется мне больше рассчитывать на свои руки или зависеть от других.
— А что это значит быть моторизованным? — спросил мужчина в белых туфлях.
— Ну, знаете, сейчас ведь придумали мотороллеры и всякие другие штучки, вот и я надумал моторизоваться, чем я хуже других. В том смысле, что я хочу приделать моторчик к моему драндулету и тогда буду носиться метеором, как и полагается в атомный век. Я уже каждый месяц понемножку откладываю, чтоб вы знали. Надо только изучить техническую сторону вопроса, решить, какой моторчик и как его приспособить. Тогда увидите: я буду бегать быстрее вас всех.
— Это ты хорошо придумал; если денег хватит, остальное — ерунда.
— Вот уж будет на что посмотреть: ты носишься туда-сюда по улицам Сан-Фернандо и по окрестностям на своей таратайке: трр-трр-трр… — закричал алькарриец.
— Ты, наверно, думаешь, что я не видал таких колясок с моторчиком? Погоди, придет зима, и еще попросишь у меня прокатиться. И все вы будете кричать, чтоб я остановился, подождал вас, когда выйдем прогуляться на Главное шоссе.
— Пошли, Кока, пожалуйста, не задерживай меня.
— Вот пристал! Ну ладно, вытаскивай меня отсюда.
Алькарриец взял за спинку стул, на котором сидел Кока, и отодвинул его от столика. Инвалид протянул руки, дон Марсиаль нагнулся и взял его под мышки:
— Иди, сыночек… — сказал он женским голосом, подражая ласковой матери. И легко поднял его.
— Получи, мамочка!
Раздался звонкий звук пощечины, которую Кока залепил своему другу.
— Ну и ну! — воскликнул алькарриец.
Присутствующие рассмеялись. Дон Марсиаль, у которого покраснела щека, пояснил:
— И приходится терпеть. Разве поднимется рука на такое вот?..
И он показал всем, приподняв повыше, скрюченное тело: голова без шеи, втиснутая в грудную клетку, руки почти нормальной длины, несоразмерные по отношению к туловищу, и безжизненные, атрофированные ноги, болтавшиеся как плети, оттянутые тяжестью безобразных черных ботинок.
— Спокойной ночи, сеньоры, — сказал он, сидя на руках у дона Марсиаля.
Вдруг он потянулся к Макарио и ухватил его за отворот куртки:
— Иди-ка сюда, плодовитый папаша, — смеясь, закричал он и потянул Макарио к себе.
— Чего тебе? Отпусти!
У Макарио под курткой и рубахи не было: голая безволосая грудь. Кока-Склока с силой дергал его за отворот куртки, запачканной известкой.
— Ну же, Грека! — говорил он. — Повтори-ка: «Ехал Грека через реку…» Послушаем, как ты это скажешь!
— Да
брось ты свои шуточки! — запротестовал дон Марсиаль. — Отпусти его!— Ну, слышишь? Тебе говорят, отпусти!
Кока-Склока замахнулся левой рукой:
— Дать тебе, что ли? Сейчас ты у меня схлопочешь!
Все засмеялись. Макарио пытался вырваться из рук инвалида, но тот вцепился изо всех сил и продолжал дергать его:
— Ну же, давай; «Ехал Грека через реку…» Быстро скажи!
Дон Марсиаль тоже качался от резких рывков инвалида, как и Макарио.
— Да отпусти ты его, чертово семя! — вышел из себя дон Марсиаль. — У меня руки устали тебя держать! Из-за тебя я опоздаю! Отпусти его! Отпусти, не то я тебя брошу!
— Ну пусть он скажет! Давай, скажи! Скажи!
— Не приставай, Кока! Не старайся, ничего я не скажу. Отпустишь или нет?
Кока-Склока отпустил лацкан.
— Ну ладно, Грека, не хочешь брать у меня уроки… Никогда в жизни не научишься произносить «р»! Не видать тебе успеха, ничего ты не добьешься, никем не станешь! Никто и никогда тебя не вытащит из темноты, в которой прозябаешь сейчас! Так на веки веков и останешься деревенщиной!..
Макарио, освободившись от Коки, отошел к остальным. Все смеялись. Дон Марсиаль с инвалидом на руках дошел уже до дверей, на пороге обернулся:
— Видали, какое вредное насекомое? А я его ношу на руках, будто это невинный ангелочек! — Он покачал головой. — Доброй ночи всем!
И шагнул через порог, но тут Кока-Склока вцепился в косяк и в занавеску и задержал дона Марсиаля, подтянувшись на руках и повиснув на занавеске. Через его плечо он прокричал:
— Ехал Грека через реку! Ехал Грека через реку!..
Дон Марсиаль тащил его, пытаясь оторвать от двери, а Кока-Склока кричал и бился у него на руках, занавеска тянулась за ним в ночную темень, пока не выскользнула из рук инвалида. Покачавшись, она, наконец, спокойно повисла. С улицы донесся голос дона Марсиаля:
— Господи боже, ну что за зловредная букашка! За что мне такое наказание?..
Он усадил Коку-Склоку в его кресло. В последний раз донеслось:
— Ехал Грека!!
И дон Марсиаль покатил кресло по дороге.
— Ну и чертенок этот Кокита! — заметил шофер. — Сегодня он, видать, хватил лишнего…
— Какое там лишнего! — сказал Маурисио. — Он всегда такой взбалмошный, даже когда вовсе и не пригубит.
Мужчина в белых туфлях сказал:
— Бедняга. У него только и удовольствия в жизни, что поднять шум. А что еще? Весь интерес в том, чтобы побыть на людях и сцепиться то с одним, то с другим, пошутить, поскандалить.
Подошли Макарио и пастух. Лусио сказал, указывая на Макарио:
— Он его из себя вывел с этим «р» и стишком про Греку.
Макарио ответил:
— Видели, как он пристал и как заупрямился? И не говорите, немало мне стоило от него отделаться.
— Ну да. Он думает, вы так и будете повторять для него этот глупый стишок, только чтоб посмешить его, как ребенка.
— А он не так далеко и ушел от ребенка, — заметил мужчина в белых туфлях. — При его увечье человек в своих поступках и желаниях только и может уподобиться ребенку.