Харама
Шрифт:
— Алисия, Алисия! — воскликнула она и, обняв подругу, снова разрыдалась.
Подошли к телу Луситы.
— Не приближайтесь, — сказал пожилой жандарм.
Но Мели уже склонилась над Луситой и открыла лицо. Себас стал рядом с Мигелем и крепко сжал его руку, не говоря ни слова, прижался лбом к плечу товарища, который глядел на труп. Жандармы поспешили к Мели, один из них поднял ее за руку.
— Отойдите, сеньорита, разве не слышали? Нельзя трогать.
Она в ярости обернулась, рванула руку:
— Отпустите меня! Не прикасайтесь! Оставьте меня в покое!..
Все
— Будьте любезны повиноваться мне, сеньорита, отойдите от погибшей. — Жандарм снова взял ее за руку. — В противном случае…
— Отпустите меня, грубиян, скотина!.. — плача, крикнула она и стала вырываться, колотя свободной рукой по державшей ее клешне.
— Без оскорблений, сеньорита! Придите в себя! Не заставляйте применять к вам другие меры!
Все подошли к ним.
— Людишки вы, вот вы кто! — кричала Мели, снова вырвавшись. — Людишки! Видишь, Сакариас, видишь, какие они?
Плача, она уткнулась ему в плечо. Шел поезд: белый луч прожектора, ряды освещенных окон, мелькавшие высоко на мосту.
— В таком случае, сеньорита, — сказал жандарм по имени Гумерсиндо, вытаскивая из кармана записную книжку, — сейчас же сообщите ваше имя. Вы узнаете, что такое неподчинение властям.
Второй жандарм приблизился к трупу и снова закрыл лицо. Подошли студенты.
— Простите, одну минуту, — обратился к Гумерсиндо студент-медик. — Вы, может быть, скажете, что не мое это дело… Но должен обратить ваше внимание на то, что девушка сейчас от сильного потрясения…
— Да, да, я согласен с вами: она взволнована и все прочее. Но это не дает ей права оскорблять кого бы то ни было. Тем более нас, представляющих здесь то, что мы представляем.
— Я это понимаю и совершенно с вами согласен, — ответил студент примирительным тоном. — Единственно, что я хочу сказать, так то, что естественно и извинительно человеку в подобных условиях потерять контроль над собой, тем более девушке, в состоянии нервного шока…
— Но вы также должны понять, что мы здесь выполняем постановление, специальную инструкцию относительно того, как действовать в подобных случаях, и ответственность наша велика, так что нам вовсе ни к чему неповиновение и сопротивление, которое оказала нам эта сеньорита.
— Никто с этим не спорит, мы совершенно с вами согласны, я просто хотел попросить вас о снисхождении, чтобы вы учли, под каким впечатлением она сейчас находится, ведь в таком состоянии девушка не может отдавать себе отчет в том, что говорит. Только об этом и идет речь, мы просим извинить ее и не принимать к сердцу ее слова.
— Да, да, ясно, что мы здесь лишь выполняем свой долг, но вы заметьте — дело это очень серьезное, как вы сами понимаете, а вот не все и не всегда знают, насколько оно серьезно и что мы при исполнении служебных обязанностей, а раз их на нас возложили, это, наверно, тоже не зря, а, как вы думаете? А некоторым кажется, что это игрушки, верно? И не понимают, что совершают преступление, ни больше ни меньше, как уголовно наказуемое
преступление, вот что. Вот и посудите, можем ли мы позволять… — Он убрал записную книжку в карман: — Ладно, на этот раз ей сойдет, а наперед пусть думает. Надо немного прислушиваться к словам, которые произносишь. Простое волнение не дает права говорить что попало. Так что я вас предупредил.— Ну хватит, — вмешался второй жандарм. — Теперь отойдите все отсюда, и не будем нарушать порядок. Шагайте.
— Будьте добры, — сказал первый жандарм, — разойтись по своим местам. И держитесь как положено, соблюдайте уважение к бренным останкам жертвы, а также к представителям власти. Сеньор следователь, должно быть, скоро уже прибудет.
Все отошли, встали вокруг Тито. Мели уже успокоилась.
— Это те ребята, которые бросились в воду спасать ее. Они сделали все, что можно, но было уже поздно, — вполголоса пояснял Себастьян.
Даниэль сел на песок рядом с Тито. Снова заскрипели доски мостика, вернулся Хосе Мариа.
— Мы пошли окунуться, — продолжал Себас, — смыть с себя грязь и пыль, так, зайти и выйти. Она первая пожаловалась, что ее раздражает грязь и песок. — Он обхватил голову руками. — И надо же было, чтоб мне пришла в голову эта злосчастная мысль! Как вспомню об этом, Мигель, убил бы себя, ей-богу!.. Хочется биться головой о стену, клянусь тебе. — Он помолчал и закончил потухшим голосом: — Хоть бы уж этот следователь приехал.
Все вокруг него молчали, глядя на реку, на редкие далекие огоньки. Хосе Мариа, ходивший звонить по телефону, уже подошел к своим друзьям.
— Все в порядке, — сказал он. — Я ничего не стал рассказывать, сообщил только, что мы приедем поздно, что опоздали на последний поезд. А рассказывать всего не стал, чтоб зря не всполошились.
— Правильно сделал. Ты же знаешь, что такое родители: скажи им только «утонул», они сразу начнут строить глупые предположения и не успокоятся, пока не узреют тебя. Расскажем завтра.
— А эти откуда взялись?
— Только что пришли. Тоже, видно, друзья девушки.
— Понятно.
Жандармы снова принялись расхаживать взад-вперед.
— Пока ты звонил, тут снова чуть не вышла заваруха.
— А что?
— Да ничего особенного, этих деятелей оскорбила одна из девушек, они не позволили ей открыть лицо мертвой и взглянуть на нее. Вздумали схватить ее за руку, а она чуть не кинулась на них, как пантера, обругала так, что один жандарм уже вытащил записную книжку, хотел записать ее имя, да вот он вступился и отговорил — настоящий дипломат.
— Слишком уж они держатся за инструкцию. Не возьмут в толк, что люди-то не каменные.
— Да и у них работенка незавидная, — сказал владелец губной гармоники. — Потому и лезут в бутылку из-за пустяков. Веселенькое дело — дежурить у трупа, отбывая номер до конца, и все за те же деньги. Так что сами понимаете.
— И это верно. Слушайте, есть у нас еще сигареты?
Тито и все, кто был с ним, сели. Только Мигель и Фернандо оставались на ногах. Сакариас, сидя рядом с Мели, глядел на тени, возникавшие в лунном свете, руками он пересыпал песок.