Харбинский круг

Сзади послышались шаги и легкое бренчание стекла. Гость повернулся и увидел, что хозяин, держа на расставленных пальцах левой руки поднос составляет с него на журнальный столик рюмки, пристраивает пузатенький хрустальный графинчик с прозрачной жидкостью и тарелочки с аккуратно нарезанным хлебом, маслинами, рыбными в масле консервами с вкраплениями горошин черного перца, судок с огурчиками-корнишонами, чудный запах которых мгновенно распространился по комнате. Молодой человек сглотнул и почувствовал, как у него засосало под ложечкой от выставленного на столике великолепия. Хозяин, между тем, наполнил рюмки, сел в кресло и спросил, кивнув головой в сторону простенка: – Что? Картина привлекает?

– Да. Странная картина и непонятная. Кто эти люди? Что это за водопой?

– Это библейский сюжет. Фрагмент иудейского движения к земле обетованной. – И продекламировал низким поповским голосом: «И сказал Господь Гедеону: кто будет лакать воду языком своим, как лакает пес, того ставь особо…» Это картина с гравюры Гюстава Доре под названием «Гедеон выбирает воинов». Вот он, Гедеон, на коне. – Бокий чуть помолчал и пояснил: – Правда, заимствуя идею и композицию Доре, художник привнёс кое-что свое. Видишь этого гиганта верхом на боевом верблюде? Это Голем – порожденное магией Каббалы нечеловеческое существо страшной, сверхъестественной силы. Посмотри, в нем чувствуется отчужденность и отстраненность. Он среди этих людей, но он не с ними. Его создатель – Магистр – носитель тайных магических знаний – тоже где-то здесь, среди этих людей. Это загадка художника. Этих троих: Магистра, Голема и Гедеона связывают сложные отношения. Голему известно, что срок его существования семьдесят лет. Условие существования – полное подчинение создателю – Магистру, который управляет Големом на расстоянии силой мысли и в любой момент может его – Голема – уничтожить. Голем не знает Магистра. Но стремится узнать для того, чтобы уничтожить своего создателя и тогда семьдесят лет он – Голем – будет полновластным хозяином Мира. Магистр знает это и сохраняет инкогнито. Все это известно и Гедеону, как известно и то, что, пожелай Магистр, и Голем немедленно сотрет его – Гедеона – в порошок, и тогда он – Магистр – становится хозяином Мира. Поэтому Гедеон позаботился о том, чтобы рядом с Магистром всегда были люди, которые немедленно уничтожат Магистра, если что-то случится с Гедеоном. Магистр знает это и потому Голем имеет приказ Магистра охранять Гедеона. Вот такой круг. – Бокий повернулся к Михаилу и с грустной улыбкой закончил: – Впрочем, во власти всегда так. Да, всегда. От сотворения мира и до наших дней. – Михаил стоял, молча переваривая сказанное. Затем повернулся к Бокию и заметил:

– Но в этом построении есть слабое звено. Это звено –люди, приставленные Гедеоном к Магистру. Они могут сговориться между собой и попытаться убедить или заставить Магистра и, значит, Голема служить им, а не Гедеону. Ведь так? Бокий усмехнулся и сказал: – Браво! Отличная мысль! Но эти люди – тайная охрана или, точнее, надсмотрщики, – ничего не знают о сложных связях между троими.

– А если узнают?

– Тогда надо ждать переворота. Во власти всегда так.

– Вы говорили о загадке художника. Это и есть загадка? И это видно на картине?

– Да, если знать и смотреть внимательно. Скажу больше. За этими образами скрыт принцип власти, ее тайная пружина. Так было раньше, так сейчас, так будет и через пятьдесят, и через сто лет. Будут меняться имена, будет изменяться форма и вывеска, но суть власти останется прежней, следовательно, останется и загадка. Отвлеклись мы, однако. Ну, Михаил, садись. – Михаил занял кресло и, следуя приглашающему жесту хозяина, поднял свою рюмку. Тост Бокия был краток: – Будем здравы. – Чокнулись. Выпили. Хозяин подцепил на вилку и отправил в рот маслину. Михаил сотворил внушительных размеров бутерброд с рыбой и корнишонами и энергично заработал челюстями. Оба одновременно посмотрели на картину. В просветленной голове Михаила начали, было, появляться смутные ассоциации и обрывочные, незавершенные, неясные мысли. Михаил попытался ухватить их, напрягся, замер и даже перестал жевать, но не ухватил. Помешал хозяин предложением перейти к делу:

– Итак, Михаил, слушаю тебя. Что-то случилось?

– Пожалуй, да. Можно сказать – случилось. – Михаил спешно дожевал бутерброд. – Соколов все же выступил со своей теорией на симпозиуме, получил по шапке и решил отвалить в Тибет. Решение принято. Вот такие дела!

– Так, так. Ну, что ж? Это означает, что наш план вступает в активную фазу. Держи меня в курсе дела. Определитесь в сроках. Я же займусь подготовкой «тарханской грамоты» для перехода границы и всего остального. («Тарханская грамота» давала ее обладателю огромную власть и предусматривала его ответственность только перед Московским Государем. Прим. авт.). Хозяин квартиры замолчал, покосился на графинчик и вопросительно глянул на гостя. Тот отрицательно покачал головой, бросил последний взгляд на картину и сказал: – Мне, пожалуй, пора, – встал с кресла, направился в коридор, поднял с пола тулуп, влез в него, надел шапку, прощально поднял руку, прислушался, осторожно и бесшумно открыл дверь и покинул квартиру. Хозяин подошел к приоткрытой двери, тоже прислушался и мягко и беззвучно закрыл ее. Вернулся в комнату, сел в кресло и закурил. Теперь его лицо выражало усталость и разочарование. Сизые кольца поплыли к потолку. Мужчина прикрыл глаза и задумался: «Столько времени потрачено, столько усилий. И все впустую, все напрасно. Остается только надежда на удачу». Он, начальник Спецотдела ОГПУ Глеб Бокий, получил мощный и совершенно неожиданный удар, поставивший крест на его тайных планах. А дело было так. Вчера около полудня к нему в кабинет на Малой Лубянке вдруг самолично пожаловал Менжинский, прикрыл за собой дверь, жестом подозвал к себе и без предисловий тихо, но внятно и с расстановкой сказал: – Надо максимально ускорить отправку ваших двоих ребят транзитом через Харбин в Тибет. Через Харбин, вы поняли? Об исполнении доложите. – Повернулся, хрустнул суставом больной ноги и ушел. Выглядело внешне так, как будто все было согласовано, решено и подготовлено заранее, и оставалось только определиться в сроках. Менжинский не снизошел даже до того, чтобы насладиться достигнутым эффектом и так и оставил Бокия у двери кабинета в нелепой позе и с застывшим в глазах вопросом: «Как? Как ты узнал об этих двоих? И зачем, зачем отправлять их именно через Харбин»?

Теперь на последний вопрос он мог дать ответ. Информация, поступившая в Центр от агента из окружения Кутепова, ответ Центра парижскому агенту и задание резиденту в Харбине – все это прошло через шифровальщиков его Спецотдела, то есть через его руки. Сопоставив одно с другим, он пришел к выводу, что его ребята, втемную, ни о чём не догадываясь, должны стать для Кутепова и белоэмигрантской контрразведки в Харбине приманкой, а для резидента советской разведки в Харбине прикрытием и одновременно испытательным материалом для проверки надежности какой-то оперативной схемы.

Итак, ответ на второй вопрос имелся, первый же оставался открытым и требовал ответа.

И, как это частенько бывает в жизни, рядом с большим минусом всегда вдруг обнаруживается пусть маленький, но плюс. Отпала необходимость ломать комедию, изворачиваться и хитрить по поводу «тарханской грамоты» для перехода Соколовым и Крюковым границы, валять дурака перед собственными подчиненными из третьего отделения, «липачами» как их называют, легендируя изготовление разрешительных документов для пребывания пары в советской дальневосточной погранзоне.

Глава УII. Харбин – Москва. Мизансцены.

Было около полудня. В окно ворвалось ярчайшее зимнее солнце, обрушив поток света на левую часть лица Николаева, заставляя его щуриться и гримасничать. Если бы не морозный рисунок на оконном стекле, можно было бы подумать, что и там, за окном, от этого солнца тепло и уютно, как здесь в кабинете.

Сегодня Николаев получил из Парижа документ, подписанный размашистой кутеповской подписью, с изложением полученной в Германии информации.

В резюмирующей части Кутепов настоятельно просил, даже, скорее, требовал мобилизовать все имеющиеся силы на поиск фактического материала и о сотрудничестве нацистской партии с Советами, и по выявлению экспедиций, и, как было сказано в документе, – «негласному сопровождению с конечной целью заполучения результатов экспедиционных работ в районах Тибета и Гималаев». – «Вот это задача»! – подумал Николаев, – и стал читать далее: «понимая трудность организации этой работы в столь обширном регионе любые дополнительные данные, имеющие отношение к подготовке экспедиций, будут незамедлительно вам предоставлены».

Николаев пригласил Лагина и, когда тот вошел в кабинет, попросил его присесть, ознакомиться с документом и высказать свои соображения. Лагин закончил чтение, оторвал взгляд от текста и посмотрел на Николаева. Тот невольно усмехнулся, подумав: «Неужели и у меня было такое же выражение лица?» Возвратив документ, Лагин произнес: – Конечно, все это выглядит довольно странно, но должен доложить, что идея поисков тибетских знаний не нова.

– Поясните, что вы имеете в виду?

–  Вы знаете, – я служил в контрразведке армии Романа Федоровича Унгерна барона фон Штернберга. При нем состоял молодой тибетец по имени Дамдин. Личность совершенно неординарная. Он в равной степени свободно владел русским, монгольским, китайским и, разумеется, тибетским языками. Унгерн – сухой, педантичный и жестокий человек, души в нем не чаял. Присвоил ему звание штабс-ротмистра и держал при себе и в качестве офицера по особым поручениям, и адъютанта, и переводчика, и министра иностранных дел Срединной Империи, созданием которой болел и бредил в то время властолюбивый тевтон.