Харон ("Путь войны")

Наконец, дирижер закончил.

– Готовьте следующего, - отрывисто бросил Вишневский, шагнув к тазику для ополаскивания. Хирург снял маску, и Поволоцкий едва не вздрогнул от неожиданности - судя по фотографиям, "знахарь" и ранее не отличался полнотой, теперь же в сравнении с довоенными изображениями он потерял килограммов пять, самое меньшее.

– Коллега?
– так же сумрачно спросил Вишневский, посмотрев на руки Александра. Тот только сейчас заметил, что снова неосознанно приподнял кисти в характерной "молитвенной" позе, сразу выдающей хирурга.

– Временно нетрудоспособен, - так же лаконично ответил Поволоцкий.

– Ясно, - подытожил Вишневский, тщательно полоща руки в растворе воды и аммиака. Его чуть надтреснутый голос потеплел, но лишь самую малость.

– Невралгия лицевого нерва?

– Э-э-э...
– Поволоцкий сначала не понял, но быстро сориентировался.
– Нет, контузия.

– Так я и думал, - со вздохом произнес Вишневский.
– У вас ко мне какое-то дело? Давайте быстрее и короче.

Они перешли в ту часть операционной, которая называется "материальной". Среди шкафчиков, пакетов с перевязочным материалом и бутылок с медикаментами стоял диван с потрепанной обивкой и пружинами, язвительно выглядывавшими из многочисленных прорех. Рядом примостился старый полевой автоклав, на который Поволоцкий посмотрел почти с умилением - точно такой же попался ему во время короткой, но очень насыщенной обороны приюта Рюгена. На фоне безликой машины современной военной медицины фигурные ножки и ручки с гравировкой на автоклаве смотрелись примерно как самовар с непременным сапогом посреди заводской столовой.

– Как там, в России?
– сразу спросил Вишневский, опустившись на диван.
– Хоть один толковый врач остался? Из тех, кого я отправляю в тыл, почти никто не возвращается. Сразу закапывают на погосте или инвалидность? Где все хорошие хирурги? У меня здесь четверо мальчишек, им на крючки сейчас в самый раз. Не выше. Где пополнения?

В отличие от Юдина, Вишневский говорил быстро, короткими жесткими фразами, словно нарезая их скальпелем.

– Кто жив и трудоспособен - размазаны тонюсеньким слоем по всему фронту и тылу, - в тон ему ответил Поволоцкий, так же присев. Пружина больно впилась пониже заднего брючного кармана.

– Понимаю. Того и опасался. Но что поделать - война, - с почти философским смирением отозвался "знахарь".

– Есть одна идея, - Александр заметил, как Вишневский косится на свой операционный стол и сразу перешел к делу.

– Говорите, - собеседник чуть напрягся, словно охотничий пес принявший стойку.
– Хотя нет...
– Вишневский на мгновение задумался.
– Сейчас займусь следующим, потом сделаю перерыв. Идите в школу, первый этаж, кабинет одиннадцать. Ждите там.

Он упругим плавным движением поднялся с дивана и, похоже, немедленно забыл об Александре.

Поволоцкий вздохнул и пошел искать одиннадцатый кабинет.

На деле "кабинет" правильнее было бы назвать аудиторией. На стенах висели географические карты, которые забыли снять сразу, да так и оставили. Под потолком на тонких нитках болтались миниатюрные макеты планет солнечной системы, когда кто-нибудь открывал дверь, поток воздуха начинал раскачивать маленькие разноцветные сферы. Большой зал освободили от лишней мебели, разгородили с помощью ширм на отдельные секции и приспособили под жилье для медперсонала. Присев на койку в "пенале", занятом Вишневским, Поволоцкий лишь покрутил головой. Если ведущие работники живут в таких условиях, значит, госпиталь постоянно работает в очень жестком режиме, помещения заполнены ранеными и инвентарем. А ведь активные боевые действия вроде бы не ведутся...

Нос приятно защекотал запах каши с мясом. В желудке засосало, Александр вспомнил, что уже почти сутки ничего не ел. Пятнадцать лет назад сутки голода ощущались как занимательное приключение, а пять - как терпимое неудобство. Теперь вынужденный пост - неудобство не терпимое, а весьма тягостное. Какое-то время он боролся с искушением пойти поискать столовую, чтобы воззвать к медицинской солидарности, но пришел Вишневский.

– Сидите, - все так же кратко попросил, почти приказал он вскочившему, было, Поволоцкому.
– Я постою. Говорите, времени мало.

– Проблема не в том, что не хватает хирургов, но и в том, что мы плохо организуем то, что есть, - четко и по сути сказал батальонный хирург.

– Спасибо, "Начала..." Пирогова я более или менее помню.

– В двадцать первом году Оппель написал статью, посвященную проблеме оказания помощи при катастрофе в подводном городе, с множеством пострадавших за раз, - Поволоцкий достал из кармана листок, на который выписал цитату, найденную Юдиным в своей обширнейшей библиотеке, и с выражением прочитал.
– "Вся зона эвакуации должна превратиться в гигантский госпиталь, где каждому пострадавшему будет оказана помощь по единому шаблону, в том месте и в таком объеме, которые обеспечат наилучшее использование медицинских сил и средств для возвращения к нормальной жизни и работе наибольшего количества пострадавших" .

– Оппель?
– едва ли не с презрением отозвался Вишневский.
– Он занимался не военной хирургией, а проблемами подводных работ. Где вода, а где война? Молодой человек, вы тратите мое время впустую.

– Все так, - не смутился Александр, именно этого возражения он ждал.
– Но Оппель единственный человек, который в двадцатом веке задался вопросом - что делать с тысячами единовременно пострадавших, которых негде будет разместить. И дал ответ - не противопоставлять лечение и эвакуацию, а сочетать их.

– Утопия, - отрезал Вишневский.
– Для этого нужно превратить весь фронт и тыл в клинику с единым руководством.

Поволоцкий подавил улыбку. То, что "знахарь" ответит именно так, Юдин предсказал почти дословно. Заклятые враги прекрасно изучили образ мышления друг друга.

– Так давайте превратим. Большая часть врачей, которые сейчас пытаются лечить раненых, схватятся обеими руками и всеми зубами за хорошее единое руководство по военно-полевой хирургии.

– Так что же вы ко мне приехали? Делайте, а мое место у раненых, - с этими словами Вишневский уже с нескрываемым нетерпением посмотрел на занавеску, заменяющую дверь в его закутке.

– Ваше место там, где вы принесете наибольшую пользу родине. А таковую вы принесете, составляя руководство и обучая хирургов.

– Кто вы такой, чтобы мне указывать? Что вы вообще видели на этой войне?

– Барнумбург, первый штурм, - с достоинством ответил Поволоцкий.

Вишневский помолчал, кривя губы в непонятной гримасе.

– Моя честь хирурга не позволяет покинуть...
– "знахарь" красноречивым жестом обозначил все пространство вокруг.
– Извините, - чуть более доброжелательно добавил он.

– Вы ставите свою честь выше пользы родине, - жестко произнес Александр, глядя прямо в уставшие, воспаленные глаза коллеги, Вишневский буквально вскинулся на месте, но батальонный хирург продолжал, не давая тому вставить слово.
– Однажды Диоген заметил родосских юношей в богатых одеяниях. Он сказал: "Это спесь". Потом он увидел спартанцев в поношенной, рваной одежде и сказал: "Это тоже спесь, но иного рода". История в точности про вас. Вы как тот спартанец в лохмотьях.

Вишневский склонил голову на бок, став похожим на старого мудрого филина. Против ожиданий, он не разразился гневной отповедью, слова будто замерли, балансируя на кончике его языка.