Харон ("Путь войны")
Шрифт:
– И тебе не хворать, Захарыч, - в тон ему отозвался хирург, широко улыбаясь.
Они тепло обнялись, как будто со времени последней встречи прошли годы. Медичка за стойкой боязливо рассматривала странную и немного гротескную пару - офицера с подвижными протезами вместо рук, и бритого налысо хирурга с пышной косматой бородой.
Все-таки заменили?
– Поволоцкий кивком указал на рукава товарища. Зимников поднял правую руку на уровень глаз и с видимым удовольствием покрутил страшноватой металлической кистью.
– Ага. Военный эрзац, но все же лучше чем ничего. Хоть пуговицы
– А ты вот выглядишь не очень.
– Много забот, - кратко ответил хирург.
– Я пока что за бюрократа работаю. Еще как минимум неделя такой жизни. Кто бы мне сказал раньше, что наш брат медработник такой капризный и склочный... Вот уж точно, все великое видится со стороны. Кстати! Хоменко помнишь?
– Обижаешь, - искренне удивился Зимников.
– Чтобы я своих не помнил. Пулеметчик.
– Так он живой, не убила ни вражья пуля, ни наша медицина, хотя пытались изо всех сил, что одна, что другая...
– Поволоцкий скривился, словно вспоминая что-то очень неприятное.
– Вчера виделись, он пошел на поправку. Рвется на фронт.
– А я скоро отбываю...
– сообщил Зимников, хлопнув по лацкану форменной шинели.
– На повышение?
Да, - скромно улыбнулся офицер.
– Я теперь подполковник, завтра еду на запад...
Петр Захарович замялся, на его лице отразилась мучительная борьба между требованиями устава и простым человеческим желанием похвалиться соратнику.
– Не спрашиваю!
– Поволоцкий все понял правильно.
– После победы расскажешь. А может быть и раньше, я ведь тоже...
Протяжный сигнал разнесся под высокими сводами, прервав медика. Зимников чуть присел и закрутил головой - звук очень напоминал сирену противовоздушной тревоги, и тело отреагировало само собой, помимо воли хозяина.
– Вот я тоже поначалу едва ли не под лавку прыгал, - прокомментировал Поволоцкий.
– Долго привыкал. Это сигнал к перерыву, обед. А затем снова... прения.
– Тьфу на вас, - выразительно сообщил Зимников.
– Одно слово, коновалы.
Широченные двустворчатые двери мореного дуба отворились с натужным скрипом. Медики потянулись из аудитории, главным образом группами по два-три человека, оживленно споря и обсуждая какие-то свои медицинские вопросы.
Зимников широко открытыми глазами проследил за бородатым, совершенно седым стариком в архиепископском облачении, шествующим за молодым помощником. Осанке пожилого врача мог бы позавидовать монарх, но самое главное - старик, похоже, был совершенно слеп. Он использовал помощника как поводыря, положив ему на плечо руку с костистыми и даже на вид очень сильными пальцами. Вокруг странной пары словно раскинулся шатер молчания, при приближении пожилого медика и его проводника все прекращали разговор и почтительно склоняли головы, словно слепец мог их увидеть.
– Это кто?
– шепотом спросил подполковник.
– Это - Валентин Войно-Ясенецкий, архиепископ. И патриарх гнойной хирургии, - так же тихо ответил Поволоцкий.
– Каждый, кто за последние тридцать лет не умер от гангрены
– Чудны дела твои, господи, - пробормотал Зимников, охваченный удивлением.
– Врач, да еще и церковник...
– Великий врач, - поправил Поволоцкий.
– И настоящий пастырь.
– Да-а-а...
– протянул подполковник.
– Я думал, ничему уже не удивлюсь. Как у вас вообще дела то?
– Замечательно!
– со счастливой улыбкой отозвался Александр.
– Обсуждаем насущные проблемы, думаем, как их решать. Девяносто процентов ошибочной диагностики некоторых видов травм. Ввели контроль на погрузке раненых при отправке в тыл, пока снимаем половину, в основном - плохой гипс. И так далее, в том же духе.
– Девяносто процентов... половина...
– повторил Зимников.
– А чего ты такой радужный? Это же плохо!
– Ты не понял, - терпеливо пояснил хирург.
– Полгода назад обсуждать диагностику было бы вообще бесполезно. Наша система начинает работать, и поднимаются вопросы, о которых раньше или вообще не думали, или до которых просто не доходили руки. Диагностика, шок, сепсисы при ожогах... Когда-нибудь тот, первый съезд, когда приняли решение о создании единой доктрины военной хирургии, и этот, нынешний, где ее изучают врачи-практики - все это войдет в историю как величайший момент военной медицины. Хорошо поставленное лечение может вернуть в строй три четверти раненых на поле боя. Потому в этом зале мы дали стране не одну новую армию.
– Здорово, - искренне восхитился Зимников.
– Вот никогда бы не подумал...
Сказав это, подполковник посмотрел на часы, смотревшиеся странно на металлическом "запястье".
– Извини, дружище... Мне уже пора, - с легкой печалью произнес он.
– Увидимся после победы.
– Наверное, раньше, гораздо раньше, - сообщил Поволоцкий, доставая из кармана сложенную вдвое бумагу с четкими сине-красными печатями. Он протянул ее собеседнику, Зимников принял тонкий листок очень осторожно, растопырив стальные хваталки.
– С координацией пока еще нелады, тонкая моторика плохо дается, - пояснил офицер.
– И что это у нас... Прошу освободить меня по состоянию здоровья от должности консультанта по медицинским вопросам Мобилизационного Комитета при Научном Совете... Неужели хуже стало? А! Приложение - акт комиссии о годности к хирургической работе в армейском районе. Одобрено и подписано лично Его Величеством.
Аккуратно сложив прошение, Зимников вернул документ
– Выходит, и ты в действующую?
– И я в действующую, - эхом повторил Поволоцкий.
– Через неделю.
– Значит... до встречи?
– Увидимся, господин подполковник, - хирург подмигнул.
– А если не сладится... После победы, в пятницу, в шесть вечера, у Московского Аэродесантного офицерского училища. И Таланова не забудь, не поверю, что он сам по себе будет, без тебя.
– И правильно. А больше ничего не скажу. Сам увидишь, или после войны расскажем.
– Значит... до встречи. Так или иначе.
– До встречи. После победы.