Хасидские истории. Поздние учителя
Шрифт:
Тот ответил: «Ты никогда не задумывалась, почему так много людей идут к цадику и несут ему дары, сотни и тысячи даров одному человеку? Да потому, что у каждого здания должен быть фундамент, и без основания не стоять никакому строению. Здание мира стоит благодаря цадикам, ибо сказано: “Праведник – основание мира” [136] . Потому и правильно, что все поддерживают того, кто поддерживает их всех. Однако почему же люди приходят также ко мне и несут мне дары, хотя я вовсе и не цадик? Я много думал об этом, и меня осенило: мир нуждается еще в одном основании. Ибо сказано: “Он подвесил землю ни на чем” [137] , и в Талмуде об этом же сказано: “Мир существует благодаря тем, кто в споре сдерживает
136
Пр. 10:25
137
Иов 26:7
138
Хулин 89a
Один образованный человек сказал как-то рабби из Роздола: «Мне кажется, что стать цадиком – это величайшее из всех вожделений».
«Так оно и есть, – согласился рабби, – но только прежде чем стать цадиком, надо освободиться от всех прочих вожделений».
В день Нового года рабби Йеѓуда из Роздола сказал: «Сегодня в молитве было сказано: “Ибо Ты есть тот, кто помнит с незапамятных времен все забытое”. Каков же смысл этих слов? Что Бог помнит только то, что человек забывает. Когда некто делает доброе дело, и это ускользает из его памяти, и он не помнит, что именно им сделано, то Бог помнит его заслугу. Однако когда душа человеческая раздувается от гордости, и он твердит себе: “Как хорошо я сказал! Сколь глубоки мои познания!” – ничего из этого не сохраняется в памяти Господа. Если человек впадет в грех, но затем одумается и раскается, то Бог забудет об этом прегрешении. Но Он помнит обо всех грехах, которые человек с легкостью забывает».
Рабби Ицхак-Айзик из Жидачева, племянник рабби Ѓирша, был единственным сыном своих родителей. Однажды, когда он только вышел из мальчишеского возраста, отец спросил его: «Как ты понимаешь слова наших мудрецов: “Кто учит Тору ночью, того днем нить милосердия связывает [со Всевышним]” [139] . Разве мы и так не встаем в полночь, чтобы учить Тору, и разве мы, тем не менее, не живем днем в нужде и тревогах? Так о какой же нити милосердия может идти речь?»
139
Хагига 12b
На это ребенок ответил: «Отец, то, что мы встаем каждую полночь и учим Тору, не опасаясь никаких бед и тревог, – разве это само по себе не есть знак милосердия?»
Рабби Шалом из Каменки в один из своих приездов к рабби Цви-Ѓиршу в Жидачев взял с собой своего сына Йеѓошуа. За полуденной трапезой мальчик приметил молодого человека с густыми черными вьющимися волосами. Он вошел в комнату, держа в одной руке кувшин с водой, в другой тазик и перекинув через плечо полотенце. Он переходил от одного сидящего за столом к другому, радостно улыбаясь, и помогал им вымыть руки. «Отец, – спросил Йеѓошуа, – кто этот кудрявый юноша?» «Посмотри на него внимательнее, – ответил рабби Шалом. – Это будущий царь Израиля».
Прошло немало лет, рабби Ѓирш умер, а его младший брат Ицхак-Айзик, тот самый «кудрявый юноша», стал рабби из Жидачева, и хасиды толпами стекались к нему. О его славе знал и рабби Йеѓошуа, занявший место своего отца в Каменке. «Я поеду к нему, – решил рабби Йеѓошуа, – и посмотрю, что он собой представляет вблизи и не следует ли мне стать его учеником. А для этого мне нужны будут три знака: во-первых, выйдет ли он встретить меня, когда я приеду, во-вторых, пригласит ли он меня разделить с ним трапезу, и в-третьих, угадает ли он хотя бы одну мою мысль».
Рабби Йеѓошуа отправился в Жидачев, но, подъезжая к городу, он неожиданно почувствовал
себя больным, и по приезде его в лихорадке внесли в дом и уложили в постель. Рабби Ицхак пришел к нему в комнату, заверил, что уже к вечеру ему станет лучше, и предложил поужинать вместе. А потом, когда оправившийся рабби Йеѓошуа сидел за столом с рабби Ицхаком, тот сказал, улыбнувшись: «Так что же, рав из Каменки, если человек не в состоянии угадывать мысли другого человека, разве это значит, что он не может быть рабби?»И рабби Йеѓошуа стал одним из любимых учеников рабби Ицхака.
Рабби Ицхак-Айзик говорил: «Девиз нашей жизни – “Давать и брать”. Каждый человек должен быть и дающим, и берущим. Кто не следует этим двум правилам, того можно назвать бесплодным деревом».
Во время молитвы рабби Ицхак-Айзик никогда не давал воли своим эмоциям. Голос его был мягок и благочестив, но слова молитвы заставляли трепетать сердца всех собравшихся.
Однажды в Шавуот, когда он произносил «Песнь славы», что предшествует чтению Торы, один из его учеников, знававший еще Провидца из Люблина, был так сильно тронут, что потерял дар зрения, который вернулся к нему, лишь когда цадик закончил службу. Он сказал учителю о случившемся, и рабби Ицхак-Айзик объяснил ему: «Это случилось потому, что твою душу захватили слова о “мраке, облаке и мгле” [140] на горе Синай».
140
Втор. 4:11
Эту историю рассказал ученик рабби Ицхака-Айзика: «Когда я только-только стал учеником рабби, я слушал его, но еще не мог уразуметь сказанное им, и потому я лишь открывал широко свой рот, дабы воспринять хотя бы святое дыхание учителя».
Однажды рабби Ицхак-Айзик принимал у себя рабби Залмана-Лейба из Сигета, что в Венгрии, и тот привез с собой несколько хасидов, и среди них были владельцы усадеб и виноградников, находившиеся под влиянием маскилим. Рабби Залман попросил рабби Ицхака попытаться наставить их на путь истинный, на что цадик сказал: «Мы здесь не занимаемся никакими особыми наставлениями. В субботу я обращаюсь к собравшимся и читаю молитву “Все будут благодарить Тебя, и все будут восхвалять Тебя”, – вот и все наши наставления. Если эти слова не способны заставить человека задуматься, то никакие увещевания не помогут».
Когда на следующий день рабби Ицхак-Айзик, стоя перед ковчегом Завета, читал эту молитву «Все будут благодарить Тебя», то венгерский рабби бросил взгляд на своих хасидов и увидел, что они плачут.
Рабби Ицхак-Айзик говорил о своем намерении отправиться в Святую землю и поселиться там. И его сыновья, и его друзья всячески пытались отговорить его от таких намерений, но тщетно. А потом случилось нечто весьма странное. На вечернюю молитву в канун второго дня Песаха цадик пришел в синагогу в талесе, который он обычно носил по будним дням. После Молитвы Галель рабби, вместо того чтобы приступить к праздничным псалмам, какое-то время стоял молча, и хасиды смотрели на него с изумлением, потому что ничего подобного прежде с ним не бывало. Наконец он начал читать псалмы, и голос его звучал столь же величественно и вдохновенно, как и всегда.
Уже сев за трапезу, рабби сказал: «Сегодня во время вечерней молитвы мне показалось, что я вдруг совсем лишился здравого рассудка; более того, я пришел в дом молитвы в моем будничном талесе. Сначала я не понял, что же Бог сделал со мною, но в конце концов я осознал происшедшее. Мое намерение отправиться в Святую землю привело к тому, что я утратил связь со святостью второго дня Песаха – ведь второй день считается праздничным лишь в странах за пределами Святой земли, вот я и решил, что сегодня – холь ѓа-моэд. Осознав происшедшее, я все тщательно обдумал и решил, что не могу отказаться от святости второго дня, и потому лучше будет, если я откажусь от намерения поселиться в Святой земле. И лишь после такого решения я вновь обрел здравость рассудка».