Хазарская охота
Шрифт:
Ночью к стенам Доростола греки привезли разобранные стенобитные орудия.
И сказал воевода Волк:
– На мне вина, что оставил Преславу. Всякую вину мы смываем кровью. Выйду я с моими удальцами и уничтожу ромейских «зверей».
На рассвете вооруженный отряд русов вырвался из ворот крепости и принялся крушить и поджигать чудовищные орудия и тараны, похожие на гигантских единорогов. В той битве погиб родственник императора Цимисхия. Ему отсекли голову и выставили ее на стене Доростола. Наутро пришли послы от ромеев и предложили выкуп за голову царского родича, Святослав выслушал их, но от сделки отказался:
– Мы не носим в кошельках убитых
Его слова передали императору, и взбешенный Цимисхий вызвал Святослава на поединок.
– В каждой битве я иду впереди моих воинов, – ответил Святослав и, если хочет царь перевидиться со мною в поле, то пусть приходит. А если хочет царь ромеев поскорее на тот свет, о котором так любят рассказывать его пресвитеры, то пусть сам найдет туда дорогу, ибо знает он много способов.
Этими словами Святослав намекал на бесчестное душегубство Цимисхия, ибо был уже наслышан, какого нрава этот благочестивый рыцарь, собственноручно задушивший прежнего императора Фоку и хладнокровно предавший на суд своих помощников в этом черном деле, не исключая свою любовницу, императрицу Феано, бывшую жену императора Фоки. Больше Цимисхий не присылал послов, и кольцо вокруг крепости замкнулось на девяносто палящих дней.
Свиток восемнадцатый
Перунова ночь
Земли не касаясь, с звездой наравне
Проносится всадник на белом коне,
А слева и справа
Погибшие рати несутся за ним,
И вороны-волки. И клочья и дым —
Вся вечная слава.
Шел второй месяц Доростольского сидения. День за днем продолжались битвы под его стенами; уже не ради новых земель, не ради мечты о Русском Царстве Великом. В жестоких обстоятельствах этой осады русы жили и действовали как заложники воинской чести. Но силы их таяли. Накануне Перунова дня пал богатырь Икмор. Зарубивший Икмора араб-поединщик с победным ревом ринулся на Святослава, сшиб его с коня, но был тотчас же поднят на пики. Князь был жив, лишь ранен в ключицу. Ослепленная гневом дружина налетела на осадный стан, и дрогнувшие ромеи отступили за укрепления.
– Вместе с Икмором пала надежда русского войска! – горестно сказал Чурило. – Под стенами Доростола ушла в землю Перунова молния. Здесь – поле последней русской славы!
На брегу Дуная сложили похоронную краду. Эту полоску суши перед крепостью ромеи так и не смогли захватить. Всю ночь не смолкала тризна по Икмору, и видели ромеи высокий погребальный костер на берегу Дуная и танцы простоволосых дев. Слышали звон мечей на погребальных ристалищах и скорбное пение, от которого поднимался ветер.
В Перунов день русы чествовали бога Войны и приносили ему жертвы, но последняя жертва, уготовленная князем, была поистине страшной. Повелел Святослав вывести из крепости пленных ромеев и воинов Улеба, тех, что сидели в темнице. Глубокой ночью пригнали на берег христиан из Доростола: женщин и детей. Их жертвенная кровь должна была обуздать безумие этой войны, укротить стихию, и сделать ее послушной воле волхвов. Но даже Чурило больше не слышал голосов Родных Богов и действовал слепо, в последнем человеческом отчаянии.
Никогда прежде не приносили русы такой обильной, кровавой и безнадежной жертвы. Опаленные боями, почернелые, израненные, с безумным блеском глаз, они были страшны, как духи преисподней, и недосягаемы, как Боги.
Из подвала патриаршего терема привели
израненного Улеба. Святослав даже не взглянул на него и не назвал братом. Дружинники разложили на берегу широкий круг из костров. Пленных сбили плотнее, и Чурило выбрал из них чернокудрого отрока и за руку повел к костру. В кругу огней он вынул из-за пояса топорик и низко нагнул голову ребенка.– Владычица Мара, Невеста страданий! Из Мрака чертогов, обителей Кощего, прими же столь редкое, прими драгоценное: кровь живую бурлящую, кровь жизнью кипящую, – пропел Чурило и высоко занес топор над тонкой шеей пленника.
Но дрогнула рука старца с занесенным топориком. Внезапные крики и ожесточенные вопли разбудили пленных. Воин на белом коне без лат, в белых развевающихся одеждах ворвался в русский стан. Он рубил направо и налево, прокладывая кровавую тропу к пленникам, и единым взмахом короткого русского меча разрубил веревку. Расталкивая друг друга и опрокидывая стражу, пленные бросились к Дунаю, и многим в ту ночь удалось вырваться и уплыть по ночной воде.
Но быстро опамятовали русы. Княжий мечник Блуд вонзил рогатину под брюхо коню, и упал белый скакун, увлекая за собой всадника.
Его схватили, подняли и подтащили к князю, и только тут узнали Олисея.
– Ты, мой лучший воин, предал меня?! – тихо сказал Святослав.
– Я спас тебя, князь, – возразил Олисей.
– Мне кто-то грозил? – нахмурился Святослав.
– Ад за твоею спиною…
Оглянулся Святослав и никого не увидел.
– Ты безумец! Я велю отпустить тебя, – сказал он.
– Не делай этого, князь, и ты окажешь мне великую милость. Этой ночью за Бога-Любовь я отдаю свою жизнь.
– И возрадуешься ты кресту? – спросил Святослав.
– Возрадуюсь! – сказал Олисей.
Тогда дружинники соорудили из стволов крест и, привязав к нему Олисея, прокололи стопы и ладони сулицами. Радим был рядом, и в последнюю минуту попросил Олисей, чтобы Радим поднес к его кресту горящий факел. С братской любовью смотрел на него Олисей сквозь пламя, словно расставались они ненадолго. Но не принял огненной жертвы Перун. Дрогнул небесный купол и раскололся от грома. Брызнул на пламя яростный ливень, и палящий огонь лег росою на крест. Видя это, многие язычники упали на колени, прося Олисея помолиться за них.
Видя шатание в рядах своих воинов, князь велел казнить всех христиан, оставшихся в войске, не щадя даже раненых.
– Разве они враги нам? – стали спрашивать дружинники.
– Не может быть верным воином тот, кто молится Богу чужому. – Пусть отрекутся от Распятого, иначе смерть!
Ропот прошел среди толпы христиан. Многие приняли крест в плену, чтобы избежать рабства, многих улестили проповедью бродячие монахи, и они были готовы раскреститься ради князя.
Дружинники разложили на берегу Дуная высокий костер, похожий на огненную стену, и всякий, кто нагим прошел сквозь пламя, снимал с себя вериги прежней веры. Но более сотни воинов сказали князю, что любезна им смерть за Христа. Среди них был и брат князя – Улеб.
– Будьте свидетелями моей печали, – сказал Святослав и приказал обезглавить их.
Поздно ночью вышли русы на берег Дуная и метали в воду грудных младенцев, оставшихся без матерей, и черных петухов. Издалека смотрели греки на русский стан и видели пылающие кресты и видели танец мертвецов обезглавленных.
Голос плачущего ночью слышен более отчетливо. Когда человек плачет ночью, его слышат Боги и ночные светила. Так плакал Радим, любя и ненавидя, сжимая в руке окровавленный крест Олисея.