Херсон Византийский

4

Не знаю, как долго я спал, но, когда проснулся и вышел из коморки, солнце еще было высоко. Припекало почти по-летнему, хотя мне показалось, что сегодня, в шестом веке, холоднее, чем вчера, в двадцать первом. Сеть исчезла со двора, вместо нее висели постиранные рубахи и штаны. Хозяйки не было видно, поэтому ушел, не предупредив ее. Всё самое ценное – серебряную флягу и деньги взял с собой, положив в сумку. Точнее, в сумке были завязанные в «платочек» золотые монеты, только несколько солидов и серебро и медь переложил в трехотсечный карман-пистон, обнаруженный в поясе Тавра, который надел на себя, отцепив предварительно портупею с мечом, но оставив нож. Выйдя со двора, взял пеленги на заметные ориентиры, чтобы не заблудиться. Пошел на центральную улицу, выложенную плитами.

Там было людно, двигалось много гужевого транспорта. Разного вида и размера повозки тянули волы, ослы и мулы. На лошадях ехали только верхом, и то в большинстве случаев это были военные. С обеих сторон улицы на первых этажах большинства домов располагались лавки или мастерские, причем двери были открыты, можешь наблюдать, как изготавливают товар. Чего тут только не было! Даже карты морские на пергаменте и папирусе. Черное море с Азовским, Эгейское с Дарданеллами, Мраморным и Босфором, Средиземка и ее восточная и западная части по отдельности, Атлантическое побережье Европы с Англией и Ирландией. Очень подробные и точные, с судоходными речными участками, на одной даже был нанесен нижний днепровский порог. Однако! Не хватало только параллелей и меридианов. Стоили карты дорого, от пяти до двадцати солидов. Что удержало меня от покупки.

Центральная площадь города была большая, с возвышением в центре, на котором были то ли колонна, то ли просто мраморный столб, постамент без памятника и еще что-то, похожее на мраморное ложе. Наверное, на возвышении проводили культурно-массовые мероприятия типа казни. На восточной стороне площади был большой фонтан, напомнивший мне римский де Треви, но скульптуры были поменьше и поскромнее. На остальных трех сторонах по периметру площади располагались шесть церквей и достраивалась седьмая, которая будет покруче остальных. Судя по тому, что фундамент был старый, а стены новые, строили ее на месте какого-нибудь языческого храма. На папертях сидело много нищих, в основном калеки или больные с жуткими болячками, от вида которых у меня подступала тошнота. А вот на улицах я не встречал попрошаек. Видимо, у них здесь строго регламентировано, кто и где зарабатывает на жизнь. На всем остальном пространстве площади торговали с телег, тележек, столиков или просто разложив товар на плитах. Я сначала прошелся по рядам, посмотрел, кто, чем и почём торгует. Продавали еду, недорогие шмотки и хозяйственные товары. Тут же на переносных жаровнях пекли и жарили всякую снедь на древесном угле. У меня сразу же потекли слюни. Но решил сперва скупиться, а потом уже поесть.

Ко мне прицепился пацаненок лет семи:

– Дяденька, дай монетку!

Если дам, сбегутся все нищие. Показал ему жестом, чтобы отвалил, ничего не получит.

Пацан не отставал, приставал как-то слишком навязчиво. Там, где я вырос, было два жизненных пути, и оба вниз – в шахту или тюрьму. В шахту брали только после восемнадцати лет и сперва натаскивали в учебном центре, а в тюрьму и к воровской жизни готовили чуть ли не с пеленок, хорошие и не очень знакомые, друзья-приятели и иногда даже родственники. Как сказали бы сейчас в бизнес-школе, один из кейсов был «Первый отвлекает внимание лоха, второй его чистит». Я почувствовал прикосновение к моей сумке, висевшей с левой стороны, только потому, что ждал его. Тут же левой рукой схватил чью-то маленькую руку, пробиравшуюся в сумку. И сразу вспомнил первую поездку в римском метро. Когда я заходил в вагон, почувствовал в переднем кармане джинсов чужую руку. Действовали так грубо, будто имеют дело не с лохом, а с конченным лошарой. Рука принадлежала мужику лет сорока пяти, по виду – румыну или албанцу. Поскольку он не хотел отпускать деньги, я ему сломал пару пальцев. На этот раз мне попался пацанёнок лет двенадцати. Он не успел ничего взять, узел с монетами был на месте. Поэтому я загнул ему пальцы до боли, пока воришка не вскрикнул, но ломать не стал, отпустил. Обоих пацанят как ветром сдуло. Торговцы, видевшие всё это, засмеялись и заулюлюкали им вслед. А я на всякий случай передвинул сумку вперед, чтобы всё время была на виду.

Первым делом я купил кошелек – кожаный мешочек, который сверху затягивался шнурком. Затем – опасную бритву. Она была похожа на ту, какой брился мой дед по матери – складная, с костяной рукояткой, только покороче и сталь похуже. Потом купил деревянный короткий и широкий пенал, напомнивший мне матрешку, кисть с длинной ручкой, которую я собирался укоротить и превратить в помазок, и брусок приятно пахнущего хвоей, зеленого мыла. Оно обошлось в целых три солида – в несколько раз дороже кошелька, бритвы, «матрешки» и кисти вместе взятых. Причем продавец, в отличие от предыдущих, не торговался, тупо повторял цену. Я перешел в винный ряд. Здесь продавцы торговались отчаянно и давали попробовать, не жлобились. Потому что цена была очень низкая. Я выбрал красное вино с терпким и сытным привкусом, как у болгарского «Каберне» моей юности. Затыкая флягу сучком, решил, что надо бы приобрести к ней крышку. Что и сделал в расположенной между двумя церквами мастерской. Там работали трое, наверное, рабы, чеканили по меди и бронзе, а четвертый, хозяин, возился с серебряным браслетом. Я показал ему флягу. Он сразу понял, что мне надо, достал уже готовую крышку с колечком сверху, убедился, что она как раз впору (возможно, родная, кто-то нашел и продал ему), прикрепил ее серебряной цепочкой к фляге, чтобы больше не терял, и содрал с меня солид.

Я перешел в продуктовые ряды, купил две большие лепешки, круг сыра типа брынзы, какой был и у разбойников, три луковицы. Найдя жаровню, у которой колдовала самая опрятная женщина, купил жареные бараньи ребра. Она положила мясо на одну из купленных мною лепешек. Я заметил, что люди едят, сидя на ступеньках, ведущих к фонтану, и тоже расположился там. Сумку положил на колени, на нее – лепешку с мясом и флягу. Достав нож из ножен, почистил одну луковицу. Привык к луку еще на советских судах. На них свежие фрукты не давали, считали буржуазным излишеством, но, чтобы не болели цингой, на столе обязательно, даже на завтрак, были лук и чеснок. С чесноком у меня как-то не сложилось, а вот к луку привык. Чем вгонял в тоску коков на судах под флагом. Они-то привыкли к свежим фруктам, не нуждались в сыром луке. Впившись зубами в первый кусок мяса, понял, как я голоден. Кстати, по вкусу оно было – настоящий шашлык. Или мне с голоду так показалось.

Обглодав ребро, посмотрел по сторонам в поисках урны. Здесь такой роскоши не было, швыряли мусор на мостовую. Зато увидел внимательный голодный собачий взгляд. Пес был крупный, почти с овчарку, но беспородный, с обвисшими верхушками ушей, светло-коричневой шерстью на спине и боках и белой на груди и животе. Шерсть грязная, в колтунах. Худой до такой степени, что ребра видны. Видать, бесхозный. Я подозвал его международным собачьим призывом, втянув воздух между сжатыми губами. Получается свистяще-чмокающий звук, на который собаки реагируют моментально. Я научился ему у деда по матери, который был охотником и очень любил собак. И меня любил. У него были только дочки, а я – его первый внук. Он умер, когда мне было всего девять, но я до сих помню его, помню всё, чему он меня учил. А успел научить многому, в том числе, любить животных, особенно собак и женщин.

Пес посмотрел на меня настороженно: правда, зовешь? Подошел только после второго призыва и остановился шагах в трех. Из рук кость не стал брать, подождал, пока брошу на мостовую. Проглотил ее, почти не разгрызая. И следующие тоже. Поскольку у меня оставались еще лук и лепешка и небольшое чувство голода, купил вторую порцию ребер. Теперь пес уже не боялся меня, брал кости из рук. Он подошел почти вплотную. Заглядывая мне в рот, провожал взглядом каждый кусок мяса. За что я отдал ему последнее ребро вместе с мясом и остаток второй лепешки. Не знаю, как пес, а я насытился.

Вернувшись в винный ряд, долил флягу до краев, а в хлебном ряду купил еще три лепешки на утро. Понравились они мне. Я не равнодушен к выпечке. Пес шел за мной следом. Надеялся получить еще что-нибудь. И не ошибся. Я подумал, что одна голова – хорошо, а две – лучше. По крайней мере, вдвоем будет веселее.

Профессиональный интерес направил мои стопы в сторону порта. Пес пошел за мной. Я скармливал ему одну лепешку маленькими кусочками, чтобы не отставал.

По пути попалось трехэтажное здание, явно не похожее на административное или культовое, но туда заходили. Я не придал значения, что заходят одни мужики, только заглянув внутрь, понял, что это бордель. Внутри было чисто, прилично и по цене одна силиква. По моему субъективному мнению ни одна из представленных там женщин не тянула на такую сумму. То ли стар стал, то ли жаден, то ли и то, и другое вместе…

Порт был, конечно, поскромнее, чем в мою эпоху, но и получше, чем я ожидал. Удобные причалы с каменными и деревянными кнехтами для швартовки и чем-то вроде подъемных кранов для грузовых работ, точнее, стрелы с противовесами и шкив-блоками. «Краны» поднимали за раз килограмм по двести-триста. У самого берега стояли ошвартованные лагом две военные галеры, большая и поменьше. У каждой примерно в центре было по мачте с латинским парусом. Это треугольный парус, который крепится своей длиннейшей стороной, обычно гипотенузой, к поворотной рее, наклоненной на мачте под острым углом к палубе. Воздействую на нижние окончание реи (нок), ее вместе с парусов поворачивают в нужную сторону и крепят. Дальше стояло несколько торговых судов, некоторые метров по тридцать длинной и тоже с латинскими парусами. Корма почти у всех была прямая, а не заостренная, как у более древних судов. Вместо пера руля – длинное весло с правого борта. Были весла и для гребли. Наверное, для маневров в порту и узостях, а может, и как дополнительные движители в море. На всех кипела работа: кто-то грузился, кто-то выгружался. Еще с десяток судов стояли на рейде.

Я подошел к большому судну и спросил ярко разодетого, пожилого семита, присматривающего за погрузкой, наверное, хозяина:

– Капитан не нужен? – я сказал по-итальянски «капитано», но меня поняли.

Семит посмотрел на меня удивленно, сперва слева сверху вниз направо, потом справа снизу вверх налево, и ответил бурно и многословно, что я перевел намного короче:

– Такой, как ты, конечно, нет!

На «нет» и вопросов больше нет. Солнце уже садилось, так что пора было возвращаться к месту ночевки, а то в потемках труднее будет найти.