Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей

Венчание. Коронация. Въезд в Лондон и встреча со знатными господами и дамами. Все слилось в памяти в один утомительный поток образов, одно бесконечное воспоминание о сидении, стоянии и шествии. Йенс-монах бывал порой, когда удавалось, с нею рядом, но Эмма мало что могла понять из его неразборчивых указаний и разъяснений.

Только присутствие Гуннхильд придавало ей сил. То и дело искала она взглядом ее глаза и всякий раз встречала ободряющий взор и улыбку.

Ну, разумеется, она хорошо себя чувствовала в обществе будущего супруга и господина! Правда, Этельред с самой первой их встречи держался напряженно, был немногословен и даже не смотрел на нее. Лишь когда она облачилась в свадебное платье, он, казалось, просиял и выказал некоторый интерес. Признал все-таки, что она красива? Но обедня, торжественное шествие и нескончаемые песнопения заставили его вновь уйти в себя.

Похоже, можно не опасаться: в ближайшем будущем поворачиваться на спину ее никто принуждать не собирается.

Лишь когда свадебный поезд, миновав Лондон, выезжал уже из Силчестерских ворот, язык у короля неожиданно развязался и тут же принялся болтать без умолку.

— Наконец-то все позади, — воскликнул тогда Этельред, дружески хлопнув ее по плечу. — Клянусь я… святым Кутбертом… ммм… нет ничего скучнее подобных представлений!

Король поперхнулся посреди своего любимого речения, решив, видимо, что в данном случае оно не вполне уместно. Она отвечала от чистого сердца:

— Да, как хорошо теперь вернуться домой!

Насчет «дома» она нарочно сказала, желая показать свое расположение. Дом — это Винчестер; две ночи они провели в королевском дворце близ собора святого Павла, Гуннхильд называла еще бесчисленное количество других мест пребывания двора. Правда, и у них в Нормандии тоже было так — летом вся семья и двор жили в Фекане, к Пасхе перебирались в Байе. И все-таки настоящий дом был в Руане.

— Не выношу лондонцев, — буркнул король, как бы извиняясь за свою кислую мину. — Много мнят о себе, что важнее их никого нет, даже короля.

Повернувшись в седле, он указал рукой: вместо той вон жалкой крепостицы он велит выстроить настоящий дворец у самого монастыря, основанного еще отцом, королем Эдгаром, монастыря святого Петра, или Вестминстера. Отец как в воду глядел, прихватив такой большой участок, пока Лондон еще не начал так чертовски разрастаться. Чего не сделаешь, чтобы не жить среди толчеи и вони!

Да, ей тоже так кажется. Она слишком измучена, чтобы оценить Лондон по достоинству, чтобы слушать описания и рассказы. По крайней мере, как ей показалось, город чересчур плотно и причудливо застроен, намного безобразней всех прежде виденных! А смрад! Ее до сих пор преследует этот запах, хотя они давно уже скачут на просторе, на свежем воздухе!

Колокола святого Павла то и дело будили ее по ночам. Эмма спросила, отчего они звонят так часто, на что ей ответили, что, видимо, в городе что-то горит. Ну да, пожар. Собор святого Павла казался слишком убогим для роли кафедрального. Но прежний сгорел сорок лет назад, и сейчас строим новый. А пока приходилось довольствоваться тем, что есть.

Эмма оглянулась, ища глазами Гуннхильд. Нет, она, скорее всего, едет в хвосте кавалькады, окруженная «арьергардом».

Гуннхильд успела поведать подруге свою горестную историю. Паллигу быстро наскучила служба у Этельреда. Гуннхильд не понимала мужа — ведь ему было за что испытывать благодарность к королю. Но Паллиг говорил, что толку защищать Англию, когда сам король не способен тебе разумно помочь! Словами еще ни одного врага не убили, равно как и клятвами. И вот в прошлом году Паллиг переметнулся за море к датскому конунгу завоевывать незнамо что.

Но он не позаботился прежде вывезти из Англии жену и сына. Король Этельред заточил было Гуннхильд в темницу. Но поскольку датчанка ему очень нравилась, король смягчился и объявил ее заложницей. Гуннхильд предстоит отныне неотлучно находиться при нем, чтобы ее муж не посмел ничего предпринять ни против него самого, ни против его страны. Покуда Паллиг не забывается, Гуннхильд может быть спокойна.

— Дело еще и в моем брате, короле Свейне, — добавила Гуннхильд. — Свейн ведь бывал тут и побеждал Этельреда не единожды. Теперь Этельред считает, что моя высокая персона удержит короля Свейна от новых набегов.

— Значит, тебе и в Кентербери пришлось последовать за ним?

— Наверное, он боялся, что я сбегу, пока он в отъезде. Или что Паллиг попытается вызволить меня. И тут Этельред подумал, что во время свадебной церемонии я могу и пригодиться, я ведь датчанка и говорю на твоем языке. О том, что я тебя и прежде знала, я, конечно, не рассказывала.

Значит, Гуннхильд — пленница короля Этельреда, потому-то она и едет, окруженная стражей. Ее открытого осуждения измены Паллига король всерьез не принял. Гуннхильд останется заложницей, покуда… Да — покуда что?.. Эмма жалела подругу, но не могла не благословлять их неожиданную встречу. Без Гуннхильд ей было бы куда тяжелее. И если королю не взбредет в голову чего-нибудь новенького, Эмма вполне может рассчитывать на общество и поддержку подруги в обозримом будущем.

Ну, а потом — посмотрим; не может же король оставить в заложницах сестру властелина Дании на вечные времена? Должны же короли договориться о каком-нибудь обмене? Лучше всего, чтобы Гуннхильд освободили, но чтобы она оставалась при дворе короля — и Эммы. Но молодой и высокородной красавице придется в таком случае вступить в новый, почетный для нее брак. Пусть этот Паллиг катится ко всем чертям за свое поведение. Эмма найдет Гуннхильд хорошего мужа, если подруга сама не справится. Может быть, стоит посвятить в эти планы Этельреда — король тоже хорошо относится к Гуннхильд…

— А тебе как кажется?

Эмма вздрогнула. Король продолжал о чем-то говорить, время от времени хохоча, но она, уйдя в собственные мысли, не слышала его. Что отвечать? Дать понять, что она его не слушала, — не значит ли вызвать очередное недовольство?

Проведя ладонью по лбу, она покачнулась в седле.

— Тут… так жарко, — пробормотала она. — Кажется, я сейчас упаду в обморок.

Король был уже рядом и поддержал ее, не дав упасть с коня. Вся кавалькада подтянулась и застыла в молчании. Было слышно, как жужжат мухи и слепни, облепившие крупы лошадей и мулов. Король оказался вынужден признать, что день и вправду невыносимо жаркий. Наверное, стоило бы поберечь и людей, и животных и дождаться раннего утра — или хотя бы позднего вечера. Но он слишком торопится домой, чтобы поскорее отделаться ото всех торжеств. Неужели из-за его молодой жены придется задержаться и даже остановиться на постой? Она светлокожая и, видимо, плохо переносит солнце. Но говорил же он — пусть едет в карете!

— Королеве нездоровится, — объяснил он своему стремянному, — придется остановиться на ближайшем постоялом дворе.

Эмма, перепугавшись последствий своего вынужденного обмана, принялась поспешно уверять короля, что все в порядке и она готова продолжить путешествие. Но король настаивал: как сказано, так и будет. Едва кавалькада снова двинулась вперед, как с нею поравнялось стадо свиней. Стадо не подчинилось ни бичу, ни окрику свинопаса. Теперь уже от свиней, сновавших между ногами лошадей и колесами карет, отбивалась королевская свита. Эмме происшествие показалось забавным, и она поспешила продемонстрировать, что и вправду вполне оправилась. И заставила хмурого короля снова расхохотаться, обратясь к нему с очаровательной улыбкой:

— Как прекрасно уехать от лондонского зловония — до чего тут свежий воздух!

Наконец свиньи, топоча и пронзительно визжа, миновали королевский свадебный поезд, и путешествие могло продолжаться. Эмма оглядела окрестности — о, проехать бы тут, когда спадет жара и когда все ее чувства не будут так притуплены усталостью: воистину это чудесные края…

В течение всей поездки король был с нею нежен и заботлив, что отчасти было вызвано беспокойством, не окажется ли езда слишком утомительной для Эммы. Когда они достигли Винчестера, ей уже стало казаться, что мужчина этот может стать в высшей степени достойным любви, — стоит ему захотеть.