Хей, Осман!
Шрифт:
Впрочем, он и не знал, куда ехать, в какую сторону... То есть знал, но знал худо. Скоро он сбился и тщетно пытался сообразить, куда же ему сворачивать... Наконец попался ему на дороге крестьянин, шедший за ослом, к седлу которого были приторочены два больших полосатых мешка...
— Хей!
– окликнул Осман.
Мужик оглянулся и ускорил шаг, погоняя осла.
– Хей!
– снова позвал Осман. Человек боялся его. Осману это нравилось. И должен был этот человек, живший вблизи тюрок, понимать хотя бы немного тюркские наречия... Осман вновь окликнул его. Тогда крестьянин решил, что лучше будет остановиться...
Осман подъехал на расстояние, достаточно близкое, и снова принялся спрашивать дорогу в Харман Кая, громко выговаривая слова, повторяя настойчиво: «Харман Кая... Харман Кая...» и делая размашистые жесты... Это возымело своё действие. Человек с ослом даже произнёс несколько
«Должно быть, этот человек - подданный моего Куш Михала», - подумал Осман, въезжая на крутой - горбом - каменный мост. От середины моста уже видна была утоптанная дорога, вилась в зелени кустов и низкорослых деревьев. Осман въехал в деревню и увидел вблизи нескольких домов людей, мужчин и женщин, одетых бедно, в рубахи из грубого полотна; мужчины носили на головах полотняные шапки наподобие капюшонов. Рубахи мужские были короткими и виднелись ниже колен голые ноги, смуглые и сильно загрубелые. Женщины тоже ходили босиком, но одежда их была достаточно длинной, чтобы скрывать икры... На Османа посматривали, иные убегали в свои дома. Он ехал медленно, желая показать всем своим видом мирные свои намерения. Вдали завиднелась крепость.
Конечно, Куш Михалу уже дали знать о приезде какого- то важного тюрка, а вид у Османа был важный. Дорога сделалась гористой, и Осман увидел, как отворились ворота крепости и выехал всадник. Зоркие глаза кочевника узнали юного Михала. Осман обрадовался... Но сама крепость показалась ему обветшалой, поставленной, должно быть, уже очень давно. Осман разглядел верхнюю одежду Михала, тот был задрапирован в шерстяной плащ коричнево-красноватых тонов, клетчатый. Голова юноши была непокрыта и кудри золотились, живые, красивые... Осман увидел уже и улыбку на лице Михала, дружелюбную и насмешливую...
– Хей! Аркадаш! Приятель мой!
– зычно крикнул Осман навстречу юному всаднику.
Они съехались и приветствовали друг друга. Осман ощутил при виде Михала уже и полнейшее своё успокоение и весёлость. Когда он смотрел в эти насмешливые дружелюбные глаза, хотелось и самому улыбаться весело и насмешливо. Они поехали рядом. Осман хотел было сказать, что крепость стара и обветшала, и что он, Осман, сделает Михала богатым, и тогда тот обновит крепость... Однако же теперь Осман вовремя спохватился и ничего не сказал о крепости. Не стоило начинать, започвать своё гостеванье с этих слов хульных о владениях хозяина, пусть даже вслед за этими словами хулы и последовали бы заманчивые обещания...
Стражники закрыли ворота. Осман посмотрел на людей Михала, кланявшихся гостю, и спросил Михала, велика ли его дружина:
– Я помню, что нам ещё предстоит привести в повиновение правителя Ине Гёла!
– сказал Осман.
И тотчас подумал: «Быть может, не прибудут посланные из становища! И пусть! Ин Хисар - моя крепость. Никому не подчинюсь! Сподвижников соберу. Станем делать набеги. Жизнь зря не потрачу свою...»
Дом Михала не походил на замки франков; но, впрочем, Осман и не видывал таких замков. Но франкскому барону этот балканский дом показался бы очень и очень скромным, даже и бедным. Осман также заметил обветшалость этого жилища, но всё же разглядывал дом зорко, взглядом цепким. Осман помнил своё обещание, данное Мальхун, и желал исполнить это обещание. «Мальхун и Куш Михал - вот мои друзья, мои близкие, моя опора! Я всё для них сделаю!..»
Дом был не особенно велик, выстроен в два этажа, выкрашен снаружи тёмно-красным цветом. Внизу и вверху помещались две галереи. Двери комнат отворялись на галереи. Двор перед домом убран был мозаичными дорожками из серых, белых и чёрных камешков, и по бокам этих дорожек - мирты кругами и изгибами. Между этими миртами цвели фиалки - по всему двору, около дорожек, в расселинах между каменными плитами старой лестницы, которая спускалась к воротам от дверей покоев парадных. Дом поднимался высоко над двором. С верхней галереи открывался прекрасный и широкий вид.
Во дворе Осман также увидел кусты розовые, виноградные лозы и большой пруд, назначенный для разведения рыб...
– ...Вино делать... — Осман указал на лозы.
– Я не велю подавать вино, - предупредительно сказал Михал.
Осман махнул рукой и отвечал даже и с некоторой досадой:
– Подавай вино! Вели подать много вина...
– Хорошо, - сказал Куш Михал короткое слово. Он уже догадался, что у Османа тяжело на душе; но решил
не спрашивать ни о чём. Михал решил держаться за Османа. Боле никто ведь не благоволил к Михалу; родных матери он не знал; брат отца служил при дворе в Константинополисе и не побывал даже на похоронах отца Михала. Одна только дружба с Османом сулила юноше нечто занимательное в жизни, битвенные победы, веселье воинских пиров, жизнь весёлую, свободную, буйную... Смутно думалось Михалу и о юных красавицах, дивной красоты девушках, которых он добудет, похитит, насладится дивным счастьем обладания красотой... И это будет совсем не то что скучная близость телесная с босоногой Эвтихией, у которой пятки потрескались, и пахнет от неё чесноком, мятой, дикими лесными цветами и ягодами, козьим молоком, и волосы её грубые, жёсткие, будто конская грива. И тело у Эвтихии загорелое, даже толстоватый живот - совсем смуглый с тёмным выступом пупка. И старик, отец девчонки, только одно знает - таскаться к Михалу, кланяться униженно и выпрашивать себе всевозможные послабления - и овец бы ему не пригонять на господский двор должное число, и дочерям бы его прясть на себя только, а не отдавать спряденное в дом господина... Один лишь раз Побывал Михал в селе, называемом Теодосия, где жили продажные женщины, певицы и танцовщицы, соблазнявшие мужчин и промыслом этим прокармливавшие семьи свои. Там женщины были в прозрачных одеждах, а груди голые, но тела оплывшие, а лица чересчур набелённые и нарумяненные. Михал полагал себя уже довольно узнавшим женские нравы и достойным красавицы. О такой красавице читывал он в сочинении Анны Комнины [258] , когда отец ещё жив был и заботился о сыновьем учении:258
...Анны Комнины...– Анна Комнина - византийская интеллектуалка, дочь императора Алексия Комнина (правил с 1081 по 1118 г.). Анна Комнина написала историю царствования своего отца - сочинение «Алексиада».
«Была она высокой и стройной, как кипарис, кожа у неё бела, как снег, а лицо имеет оттенок весеннего цветка или розы. Кто из людей мог описать сияние её очей? Её поднятые высоко брови были золотистыми, а глаза голубыми. Такой соразмерности членов и частей тела, такого соответствия целого частям, а частей целому никто никогда не видел в человеке. Это была одухотворённая статуя, милая взору людей, любящих прекрасное, или же сама Любовь, облечённая плотью и сошедшая в этот земной мир...» [259]
259
Так Анна Комнина описывала свою мать Ирину.
Вот такую бы привести на своё ложе красавицу!..
Михал отвлёкся от мечтаний и помотал головой. Встретил зоркий взгляд Османа. Оба уже спешились, и коней приняли конюхи.
– Будешь ли ты мыться в бане?
– спросил Михал.
Осману вовсе не хотелось признаваться в своём невежестве. Он и не ведал, как моются в бане, да и что за баня...
– Буду мыться, - сказал Осман.
Они прошли в особый покой, где разделись и облачились в одежду для мытья, надели лёгкие штаны и повязались передниками из лёгкой же материи. После чего вкусили всех наслаждений бани: парились докрасна, покрывались пеной душистого мыла, поливали тела холодной ключевой водой. Один из слуг Михала растёр тела хозяина и гостя и умастил душистым хорошим маслом. Осману глянулась баня и он очень хвалил её:
– Хорошее, хорошее дело!
– приговаривал гость.
– И я такое поставлю в Ин Хисаре.
– И я люблю баню, - откликнулся Михал, весёлый и раскрасневшийся.
– Прежде, давно, в городах было много бань, но наши священники говорят, что истинному христианину лучше умываться не водой, а слезами...
– Нет, бани - это славное, хорошо!
– Осман уже облачался в просторный мягкий халат распашной. Рядом запахивался в такой же халат и Михал.
– В древние времена было много бань в городах [260] , - повторил Михал...
260
...много бань в городах...– Византийцы не приняли традиционного для древних римлян времяпрепровождения в банях, христианские священнослужители осуждали частое мытье как чрезмерное угождение грешной плоти.