Хищники с Уолл-стрит

* * *

Жизнь в одиночестве подстегивает чудачества. Взять хотя бы мой случай. Около 6.30 утра я разговаривал со своим велосипедом.

– Давай прокатимся, «Кольнаго».

Июльский воздух, еще свежий от ночного дождя, уже намекал на грядущую неистовую влажность. Уличное движение, повседневный режим водительской анархии города, еще не набрало обороты. Желтых такси нигде не было видно. Пока город спит и ньюйоркцы еще приходят в себя после субботнего вечера – лучшее время, чтобы тронуться в поездку. Автомобилисты будут множиться. И с наступлением дня их раздражительность взмоет под небеса.

Единственным движущимся транспортным средством была желтовато-зеленая «Веспа». Цвет, хоть и металлик, напомнил мне материнский пирог с лаймом. Водитель мотороллера, со стрекотом катящего по Сентрал-Парк-Уэст, смахивал на мультипликационного персонажа – здоровенный и накачанный, его чудовищные грудные мышцы бугрились под черной рубашкой-поло. Крохотный мотороллер надрывался под его громадной массой, и его моторчик зудел, как назойливый комар.

Всего на миг это несоответствие показалось мне смешным. Больше ни одного транспортного средства на улице не было. Когда комариный писк двигателя стих вдали, покой раннего утра и пустынного города подействовал на меня умиротворяюще.

Легким поворотом стоп на педалях я зафиксировал контакты и направился на юг, к 72-й стрит. В парке я почувствовал себя совсем безопасно. По выходным его закрывают для автомобилей, а ухабов на хорошо мощенных дорогах мало. Нет нужды проявлять неусыпную бдительность, нет выбоин, складывающих 800-долларовые велосипедные колеса как оригами. Центральный парк – идеальное место, чтобы проснуться и заставить сердце забиться. Мой любимый круг начинается в парке и включает отрезок вокруг Уэст-Сайда Манхэттена.

Поначалу я крутил педали в медленном, мерном каденсе, не более 65 оборотов каретки в минуту. Темп как раз такой, чтобы плавно влиться в поток движения Центрального парка. Бегуны слева. Ездоки справа. Рукоятки моего карбонового руля с синей пробковой обмоткой «Кинелли» ощущались как теплое рукопожатие старых друзей.

Впереди показался мини-пелотон велосипедистов в синих костюмах из спандекса. Я поддал газу и поехал рядом. Все их майки вопили «Италия» большими белыми буквами. Последний в группе ехал на черно-серебряной «Серотте» с компонентами «Дюра-Эйс» – тормозами, кареткой и колесами.

– Классный велик, – подал я голос, включаясь в спонтанное братство, объединяющее всех велосипедистов. Мы обожаем свои велики и упиваемся общими муками боли, спущенных шин и злобных псов. В наших рядах чужаков нет.

– Спасибо, – отозвался Италия.

Мы миновали музей Гуггенхайма, видневшийся через густую листву справа, а затем свернули на запад. Дорога пошла под уклон, и резкий спуск оборвал мой разговор с Италией. Каждый велосипедист в группе сосредоточился, аэродинамически подобрался и понесся вниз под свист ветра в ушах.

У основания я помахал: «Арриведерчи» – и свернул направо, к выходу из парка. Италия отдал прощальный салют, коснувшись шлема.

Изо всех сил педалируя по 110-й стрит, я встал на педалях, навалившись на руль и вихляя велик из стороны в сторону, чтобы выиграть в усилии. Британские велосипедисты называют такое движение «хонкингом».

Катя на запад к Риверсайд-драйв, я обратился мыслями к Сэм. Унаследует ли она гражданско-правовую ответственность от покойного мужа? Вопрос сугубо юридический, и об ответе я и понятия не имел. Станут ли инвесторы «Келемен Груп» подавать иски против Сэм? Или против имущества Чарли? А есть какая-нибудь разница? Я планировал позвонить Поповски в понедельник. Уж он-то знает.

Католическая часть моей души говорила, что Сэм несет ответственность за обиженных инвесторов. От злодеяний Чарли она выгадала, хоть и помимо воли. А гуманистическая часть не соглашалась. Сэм – жертва, а не соучастница. Чарли трахнул ее.

Больше в переносном смысле, чем в буквальном.

Секреты Чарли повергли меня в тоску. Сэм с ним было так хорошо вместе. Она имеет право начать жизнь сызнова. Меня тревожило, сможет ли она позаботиться о ребенке, когда на нее ополчатся враждебно настроенные суды.

Ну и бардак.

Улицы зашевелились в предвкушении нового дня в июльской сауне. Подымающееся солнце все больше раздражало водителей. Эпизодически рявкали клаксоны. Время от времени взвизгивали автомобильные тормоза, заглушая «вжух, вжух, вжух» моих тонких велосипедных шин.

Уличное движение перешло в рабочий режим, потные таксисты воплощали картину предродовых схваток. Они опускали окна, желчно орали матерщину на языках других стран. Пропихивали свои желтые авто вперед, протискиваясь сквозь улицы, при случае расслабляясь, крича и наконец вырываясь из пробок. Я был начеку, не испытывая желания стать объектом их раздражения.

Рядом пристроилась лаймовая «Веспа» – та самая, что раньше утром. Глаза мужика в черной рубашке-поло скрывали солнечные очки, охватывающие его курчавые черные волосы и загорелое лицо. Судя по виду, Европа, 100-процентный еврощеголь, наверное из Рима или Парижа. Для Копенгагена смугловат.

Лаймовому – человеку-шкафу, балансирующему на крохотной машинке, – больше пристал бы американский навороченный байк. Подошло бы что-нибудь тяжелое и хромированное, что-нибудь вроде «Фэтбоя» или «Харли-Дэвидсона». Он поддал газу и унесся вперед, изумив меня своим невероятным ускорением. И свернул прямо на Риверсайд-драйв. Как раз мой маршрут.

На углу Риверсайд и 110-й на парковых скамьях, потрепанных временем и отполированных бесчисленными задами, сидели человек десять-двенадцать. От солнечных лучей отдыхающих защищал густой полог лиственных ветвей над головами. Парк представлял собой всего лишь узенькую полоску. Пышные деревья отделяли мою одностороннюю подъездную дорогу от двусторонней риверсайдовской с другой стороны. Как и другие велосипедисты, я ценю конфигурацию этой трассы за безопасность и красивые виды. Быстрый трафик, устремленный на север, остается на двухсторонних дорогах к западу от парка. А медленные транспортные средства придерживаются подъездных дорог к востоку.

Между 117-й и 118-й у бордюра раскорячился красный «Хаммер», как выброшенный на берег кит. Даже припаркованный, внедорожник занимал всю дорогу, вызывающе выпячиваясь на улицу и затрудняя проезд другим машинам по моей узенькой полосе.

Странно.

И тут я уже в третий раз за день углядел зеленую «Веспу». Она стояла. Лаймовый, не покидая седла посреди улицы, опирался на широко расставленные ноги и беседовал с кем-то сидящим в «Хаммере». Как-то ненормально встречаться с ним столько раз подряд. В Нью-Йорке, попавшись на глаза один раз, человек тут же навеки скрывается в городском буше. При обычных обстоятельствах я позабыл бы о Лаймовом и «Веспе» тотчас же. Но не сегодня.