Хищные птицы

Пури испытующе смотрела на Мандо, а он, в свою очередь, неотрывно глядел ей в глаза, стараясь прочесть в них ответ.

— Тебе ничего не надо будет менять, — горячо заговорил Мандо. — Я горжусь тобою такой, какая ты есть, простая и милая. Я не требую от тебя никаких уступок, никаких жертв. Я хочу только одного — твоей любви, Пури. Чтобы ты любила меня так, как люблю тебя я.

— Я имею в виду не совсем то, о чем говоришь ты. Твое положение заставит меня измениться. Ты — журналист, большой человек, вращаешься в высшем обществе. В газетах пишут, как живут люди из высшего общества, в особенности женщины. Я не хочу быть Золушкой, но не хочу быть и куклой, которая купается в роскоши, часами просиживает в салоне красоты и преданно следует моде. Но не подумай, пожалуйста, что я боюсь перемен. Я рада переменам, если они прибавляют знания. — Щеки Пури пылали от возбуждения, еще никогда в жизни ей не приходилось произносить таких длинных и горячих речей. Мандо почти физически ощущал, как его чувство к ней крепло с каждой минутой.

Он поспешил ее успокоить:

— Все твои опасения напрасны. Я люблю тебя такой, какая ты есть. Именно потому, что ты не похожа на этих женщин ни внешностью, ни одеждой, ни поведением, а что касается меня, то я вовсе не принадлежу к этому высшему обществу. Мое общество совсем другое, отнюдь не высшее.

— Значит, ты — рыба, выброшенная из воды? — попыталась угадать Пури.

— Тебе видна лишь внешняя оболочка. Ты ничего не знаешь о моем происхождении. Я ведь тоже сын простых крестьян. Натерпелся я в жизни немало. Чтобы иметь возможность учиться, пришлось пойти в услужение, а учился я только для того, чтобы выбраться из рабства. В войну был партизаном, воевал в горах. Судьба свела меня с такими вот прекрасными товарищами, как Тата Матьяс, Магат, профессор Сабио. После войны мы объединили силы, чтобы строить новую жизнь. Ну а остальное ты, кажется, уже знаешь. Вот и вся моя история, если коротко.

— Судя по тебе, никогда этого не скажешь. Значит, ты действительно очень изменился. Но мне незачем меняться, если я стану помогать тебе.

— Изменение — это основа современного бытия, — принялся доказывать Мандо. — И такие перемены только к лучшему. Когда я говорил, что тебе не надо меняться, я имел в виду твои природные качества. Но, например, кому может понравиться слабость, закрепощающая человека, или униженность… Или тщательность и трудолюбие, растрачиваемые на пустые занятия? С другой стороны, в городе можно научиться многому хорошему, получить полезные знания, которые способны сделать человека с добрыми задатками еще лучше, еще богаче?

Пури только было собралась что-то ответить, как в дверь просунулась голова Манг Симо, объявившего, что ужин подан.

В столовой Тата Матьяс и Пастор все еще продолжали обсуждать то, что они называли «болезнью страны».

— Надо вернуться к прошлому. Вот что надо, — уверенно заявил Тата Матьяс. — Помню еще мальчишкой, когда дьявол сбивал меня с дороги в лесу, то я перво-наперво выворачивал наизнанку свою одежду и возвращался по своим следам на то место, откуда начал путь. Как видите, иногда у мальчишки оказывается больше здравого смысла, чем у некоторых наших политиканов.

— А в нашей деревне думают по-другому, — рассудительно вставил Пастор. — Вообще-то вы верно говорите, но вот крестьяне считают, что нужно брать пример с буйвола, который рвет привязь и орудует рогами.

— Мешок, который ничем не наполнен, не может стоять, — прервал их беседу Мандо. — Давайте-ка лучше сядем за стол, там и поговорим.

Все прошли к столу.

Глав сорок пятая

Митинг на Пласа Миранда начался исполнением национального гимна. Люди на площади стояли плотной толпой, поэтому Мандо со спутниками пробирался к трибуне с большим трудом. Демонстрацию, которая должна была пройти по улицам города, а также перед зданием Конгресса и перед президентским дворцом, правительство не разрешило, а митинг приказало закончить не позже полуночи. Когда Мандо удалось наконец протиснуться к трибуне, Рубио только что начал свое вступительное слово. На трибуне, кроме Рубио, находились сенатор Маливанаг, Даной, Манг Томас, представители и руководители различных групп и союзов. С небывалым энтузиазмом он объявил, что на митинге присутствуют тысячи людей самого различного социального положения, заинтересованные в улучшении условий жизни. Они собрались здесь, чтобы сообща потребовать от правительства и промышленников немедленных действий, направленных на облегчение положения трудящихся. Если же их требования не будут удовлетворены, они объявят всеобщую забастовку.

— Некоторым выгодно объяснять бедственное положение маленького человека провидением господним, — уверенно и страстно продолжал Рубио. — Все это дело рук кучки людей, забывших, что такое честь, что такое совесть! Но люди эти пользуются властью. Они делают погоду в политике, потому что у них есть деньги. В нашем нынешнем бедственном положении целиком и полностью повинны эти хищники!

Рубио говорил просто и доходчиво. На трибуне он выглядел скорее не профсоюзным лидером, а боксером, умело наносящим противнику разящие удары.

— Я еще раз повторяю, что безудержное взвинчивание цен на товары — это еще один способ обогащения тех же самых людей. Чего же мы требуем? Мы требуем права жить по-человечески! Мы хотим зарабатывать себе на жизнь и иметь возможность есть три раза в день. Это не так уж много. Но даже этого мы пока не можем добиться. Государственным руководителям нет до нас никакого дела! Те же, у кого денег куры не клюют, пекутся только о том, чтобы их было еще больше. А что же нам остается делать? Скажите! Не пора ли нам самим позаботиться о своей судьбе? Так давайте же объявим забастовку. Все, как один, поднимемся на борьбу!

В ответ на страстный призыв послышались аплодисменты и восторженные крики «Забастовка! Забастовка!». Рубио с удовлетворением оглядел радостные и решительные лица собравшихся. И хотя в разных местах он приметил людей, похожих на переодетых полицейских, это его не испугало. Полиция уже не первый день охотилась за ним. И сегодняшнее его выступление наверняка будет расценено как провокация беспорядков. Активный профсоюзный лидер, он был занесен во все черные списки как коммунист и очень опасный агитатор. Но он знал, что большинство собравшихся сегодня на Пласа Миранда готово его слушать, понимает и поддерживает, верит в его слова, откликается на его призывы. Для них все эти полицейские сыщики были чем-то вроде остатков разгромленной японской военщины. Они не боялись их, потому что во время войны воевали, а не были наблюдателями. Они умели бороться и доказали это на деле. В них не угас еще боевой пыл.

Рубио представил собравшимся следующего оратора — молодого студента. Едва он начал говорить, как толпа со всех сторон засвистела, заулюлюкала, потому что он говорил по-английски.

— Нам здесь только иностранцев не хватало, — мрачно заметил один из рабочих, стоявший поблизости от трибуны.

— Хочешь, чтобы тебя поняли, говори по-тагальски! — крикнули ему из самой гущи толпы.

Студент извинился перед собравшимися и, сказав, что он — бисаец [72] , заговорил по-тагальски. Говорил он неплохо, его неоднократно прерывали, но на сей раз — аплодисментами. Он сообщил, что студенты тоже не собираются сидеть сложа руки в преддверии надвигающихся событий. Около девяноста процентов всех обучающихся в высших учебных заведениях — дети мелких служащих и рабочих.

72

Бисаец — представитель одной из наиболее крупных народностей Филиппинского архипелага.

— Естественно, что рост цен сказывается и на нашем положении. Плата за учебу возросла. Следовательно, студенты из бедных семей не смогут продолжать обучение. Разве знания — это консервы, на которые можно повышать цены? И если в семье возникает вопрос, что купить — книгу или рис, то ответ вы и сами знаете прекрасно. При таком положении у нас в скором времени будет целая армия неграмотных.

Затем к микрофону несмело подошла работница с табачной фабрики, весьма красочно нарисовавшая положение работающих в табачной промышленности.

— Возьмите хотя бы нашу фабрику. Мы делаем самые знаменитые сигары и сигареты, а сами почти что умираем с голоду. Почему? Да потому, что наши соотечественники курят американские или контрабандные сигареты.

— Правильно! Верно говорит! — неслось со всех сторон.

— Ведь наши-то сигареты лучше! Так почему же мы курим иностранные? — продолжала работница. — Потому что нам кажется, что мы лучше выглядим, если одеваемся по-иностранному, курим иностранные сигареты и говорим на чужом языке. Даже грехи у нас и те — иноземные! У нас нету единства, нету разума, мы мало думаем друг о друге!