Хищные птицы

— Никак нет!

— Заключенных кормили?

— Никак нет.

— Молодец. Сегодня мы переправим их в столицу, — объявил он и, подумав, отдал распоряжение: — Накормить арестованных, а то еще, чего доброго, протянут ноги раньше времени.

— Есть накормить арестованных!

Примерно через час после этого охранники внесли в помещение, где держали арестованных, дымящийся котел с жидким рисом.

— Давайте набивайте себе брюхо! — скомандовал сержант.

Арестованным не дали ни черпака, ни мисок, ни ложек, но тем не менее, когда через час сержант снова заглянул к арестованным, в котле не осталось ни крупинки. Сержанту оставалось только подивиться, каким образом заключенные справились с целым котлом горячей, как огонь, каши. Однако стоило ему заметить ухмылку на лицах арестованных, как недоумение его тут же сменилось злобой, и он приказал в отместку не давать им ни капли воды.

На грузовике, позаимствованном Пуготом в местном полицейском отделении, всех заключенных в тот же вечер увезли в Манилу. Грузовик сопровождал бронетранспортер с охранниками и солдатами. Въехав во двор военной комендатуры, грузовик остановился у длинного приземистого строения с каменными замшелыми стенами и деревянной крышей, похожего на амбар. В нем располагалась сама комендатура и казармы. Сюда и было решено поместить необычных арестованных. Рядом с караульным помещением находилась камера предварительного заключения в двадцать квадратных метров, слабо освещенная единственной тусклой лампочкой, от грязного цементного пола тянуло холодной сыростью, в воздухе носился рой мошкары, по стенам ползали огромные черные тараканы. Напротив камеры помещался туалет, в котором постоянно не было воды, и за нею приходилось ходить во двор казармы… «Здесь их будут надежнее охранять», — рассудил капитан Пугот, опасавшийся, что недовольные крестьяне из окрестных баррио попытаются освободить арестованных товарищей.

Пустовавшая до той поры камера наполнилась громким говором, но в дверях сразу же показалась рослая фигура полицейского сержанта. Он строго оглядел каждого и зычно крикнул:

— А ну, тихо! Вы здесь в тюрьме, а не на митинге!

Арестованные начали потихоньку устраиваться на ночь. Манг Томасу посчастливилось — ему попался под руку старый мешок, который он расстелил на грязном полу. Остальным пришлось ложиться прямо на холодный цементный пол. Усталость быстро сморила намучившихся за день людей, и большинство сразу же уснуло, невзирая на неудобства. Уснули и Пастор с Манг Томасом, лежавшие друг подле друга.

Неожиданно Пастор ощутил прикосновение холодного металла. Открыв глаза, он увидел в тусклом свете лампочки приставленное к его шее дуло винтовки. Над ним возвышался охранник. Пастор медленно поднялся с пола. Охранник вывел Пастора из камеры и повел по коридору в дальний его конец. Манг Томас тоже проснулся. Он с содроганием сердца пытался себе представить, что сейчас может произойти в той маленькой комнатке с низенькой дверью, на которую все обратили внимание, когда их вели по коридору в камеру. Видимо, сейчас будут добиваться обещанного Пуготом «размягчения», поскольку так называемое следствие в штабе гражданской охраны на асьенде не принесло никаких результатов. Пастор, конечно, мужественный человек, но Манг Томас знал, что человеческому терпению бывает предел. Ему уже чудились удары и стоны, однако это была лишь игра воображения, через толстую дверь сюда, в камеру, не могло проникнуть ни звука. Кругом стояла мертвая тишина, нарушаемая лишь тяжелым, храпом.

В комнате, куда ввели Пастора, было совершенно темно, и вдруг его ослепил яркий свет карманного фонаря, направленного ему прямо в глаза. Двое полицейских приступили к допросу, но Пастор не мог рассмотреть их в темноте. Если судить по голосу, то они примерно одного возраста с Даноем. Вначале полицейские похвалили Пастора за примерное, как они выразились, поведение во время японской оккупации, затем высказали сожаление, что он-де сбился с пути, а то мог бы занять нынче важное положение. Был бы он, как прежде, заодно с хозяином, у него, глядишь, и землица была, и денежки водились бы. Пастор с достоинством отвечал, что не может быть заодно с теми, кто угнетает крестьян, потому что сам он — тоже простой крестьянин. Но ему не дали договорить — охранник наотмашь ударил его по лицу. Когда он пришел в себя, следователи как ни в чем не бывало спокойно сообщили ему, что его свобода находится в его собственных руках. Они одинаково вольны даровать ему свободу или же сгноить в этой дыре, поскольку против него имеются достаточно весомые улики. «Вот и выбирай сам», — с явной угрозой в голосе проговорил один из них. Пастор ничего не ответил. Изо рта у него тонкой струйкой текла кровь.

Полицейские пытались вынудить Пастора признать, что ружья, «конфискованные» у него в доме, действительно принадлежали ему и что он является одним из организаторов пожара на асьенде Монтеро. Старый крестьянин был непреклонен и уговорам не поддавался. Верзила охранник вторым сильным ударом сбил Пастора с ног. Потом помог ему подняться на ноги и снова ударил. Избиение продолжалось с перерывами два часа. «Следователи» ушли, предоставив Пастора целиком и полностью в распоряжение охранника, который, как они надеялись, сумеет вырвать у него нужное им признание. Когда они вернулись, Пастор лежал, распростершись на полу без малейших признаков жизни.

Глава пятидесятая

Манг Томас не находил себе места от тревоги за товарища: что они сейчас делают с ним? Прошло уже, наверное, несколько часов, показавшихся ему целой вечностью. Вдруг дверь открылась, и порог камеры переступил Пастор в сопровождении того самого стражника, который его уводил. Пастор не мог передвигаться без посторонней помощи. Когда охранник отпустил его руку, Пастор обмяк и тяжело осел, едва не свалившись на спавших рядом. «Мы с тобой еще не кончили, смотри!» — пригрозил охранник.

Пастор сидел на полу с поникшей головой. Он не мог шевельнуть рукой. Манг Томас помог ему лечь и шепотом спросил, что у него болит. Пастор ответил, что все тело — одна сплошная болячка. Манг Томас осторожно ощупал его тело, опасаясь, как бы не было переломов. Манг Томас не мог удержаться от слез при виде страданий своего давнишнего друга. Начинало светать.

Из караульного помещения донесся пронзительный свисток, возвещавший начало дня. Было только шесть часов утра, но уже чувствовалась жара. Вскоре арестованные крестьяне сидели вдоль стен, плотно прижавшись друг к другу, и каждый думал о своем: о превратностях последних тревожных дней, о тяготах неволи, о том, что ожидает их в будущем. Всех одинаково мучили голод и жажда. Услыхав свисток, Пастор с трудом поднял отяжелевшие веки и поискал глазами Манг Томаса, но не нашел. «Наверное, попросился по нужде», — смекнул он. В это время в камеру вошел заступивший на дежурство сержант. Это был рослый деревенский парень с загорелым, обветренным лицом. Казалось, он только что сбросил с себя деревенскую одежду и надел полицейскую униформу.

— Построиться в шеренгу! — приказал сержант.

В руках у него был список арестованных. Он окинул выстроившихся в ряд заключенных строгим взглядом и прежде, чем начать перекличку, решил произнести короткую назидательную речь.

— Все вы теперь заключенные, — начал он. — Вас посадили сюда потому, что вы бунтуете против правительства. Но хоть вы и злоумышленники, здесь вас никто не будет обижать. Кормить вас положено два раза в сутки: в десять часов завтрак, в пять — обед. Ничего плохого вам здесь не сделают, если вы не будете упрямиться и врать. И жизни вашей ничто не грозит, если только вы не вздумаете улизнуть. Хочу сразу предупредить, что пуля вас все равно догонит. Это, конечно, вам и без того понятно.

Затем началась перекличка. Сержант, очевидно, не отличался особой грамотностью, потому что безбожно перевирал все фамилии. Дойдя до фамилии Пастора, он взглянул на него исподлобья и спросил:

— Так ты у них за вожака, что ли?

— Я — один из них, — ответил Пастор, едва держась на ногах.

— Я помню тебя еще со времен японцев, — заявил вдруг сержант.

— Наверное, я и тогда был с братьями филиппинцами.

Сержант не спеша подошел вплотную к Пастору. Все напряженно следили за его правой рукой, но она осталась неподвижной.

— Ах, так ты герой у нас, — ехидно проговорил он. — Уж не потому ли ты здесь? Может быть, пришел сюда за медалью?

Пастор в упор смотрел на него, но ничего не отвечал. Сержант продолжил перекличку. Наконец список был исчерпан, а Манг Томаса так и не выкликнули. Пастор подумал, что, вероятно, произошла ошибка, что лишь по странной случайности его друга не оказалось в списке. Сержант тем временем вышел из камеры.

Как только за ним затворилась дверь, все обступили Пастора. Оказывается, не один Манг Томас, многие видели, когда его уводили на допрос. Они выражали горячее участие, разглядывая распухшее лицо Пастора в кроваво-синих подтеках. Пастор беспокоился, что у него сломано ребро, — так нестерпимо болела грудь. С подобным зверством крестьяне сталкивались только во времена японской оккупации, когда многие из них настрадались от ненавистных калибапи [74] . Но особенно беспокоило всех исчезновение Манг Томаса. Никто не заметил, чтобы он выходил из камеры. И вместе с тем у всех на уме вертелась одна и та же мысль: «Старик наверняка теперь там, на допросе».

74

Калибапи (Каписанан са паглилингкод са багонг Пилипинас, тагальск.) — «Общество служения новым Филиппинам» — так называемая «Единая партия», созданная японскими оккупантами в конце 1942 года взамен всех распущенных политических партий и организаций, состоявшая из прислужников японских империалистов, активно помогавшая им в подавлении освободительного движения в стране в годы войны.