Хитрая затея

— А с неудачами тогда что? — заинтересовался я.

— Никакого пергамента Илья Модестович не обнаружил ни в покоях баронессы, ни в комнатах прислуги, ни в хозяйственных помещениях, — поведал пристав. Так, стало быть, той самой рукописи у неё нет… — Ядов не найдено тоже. Среди служанок баронессы ни одна ни лицом, ни сложением, ни даже возрастом и близко на хозяйку не походит.

М-да, а вот это и правда неудача… Неужели я так позорно ошибся?

— Изъял я у баронессы брошь золотую с изумрудом, — продолжал Крамниц, — что, по показаниям Дударевой, на Ташлиной была в день её отъезда из дома, но баронесса утверждает, будто брошь ту сам же Ташлин ей и подарил, как траур соблюдать закончил. Допрошу Ташлина, и ежели он слова баронессы подтвердит, вернуть ей брошь придётся.

Хм, а вот это уже интересно… Сам я в драгоценностях не особо сведущ, но Варенька уж всяко лучше меня в них понимает. Что-то мне кажется, тут не просто так…

— Иван Адамович, — я постарался вложить в голос побольше убедительности, — а не дадите мне эту брошь дня на три-четыре? А я вам за это узнаю, когда эту брошь на баронессе видели. Вдруг ещё до того, как Ташлин перестал показывать, как он горюет о смерти супруги?

— Это вы, Алексей Филиппович, неплохо придумали! — оживился пристав. — Я следить за баронессою своим людям велел крепче прежнего, но если ещё и на этом её ухватим, тоже делу не помешает!

[1] Сап — опасное инфекционное заболевание, поражающее кожные покровы, лёгкие, костные и мышечные ткани. Болеют преимущественно лошади, но сап может передаваться и человеку.

Глава 27. Лёд тронулся!

Есть, есть всё-таки в мире справедливость! Уж сколько мы с Иваном Адамовичем хлебнули неприятностей с этим делом, а тут, наконец-то, удача! Да, маленькая, но всё равно удача же!

Варенька и её подруги со всею уверенностью брошь Ташлиной признали, а две из них вместе с моей супругой столь же твёрдо стояли на том, что видели украшение на баронессе фон Альштетт ещё в декабре и январе. Пусть зацепка и невелика, пусть самой баронессе с нею ничего особо и не грозит, но вот Ташлина теперь есть на чём прищучить. Я на всякий случай слова боярынь Левской, Линёвой и Симоновой записал, и они составленную мною бумагу подписали собственноручно. Сгодится такая бумага Крамницу в дело подшить, хорошо, не сгодится, всё равно знать будет, а если очень понадобится, то и сам боярынь опросит. Надо ли говорить, что Крамниц, получив обратно брошь, а в приложение к ней такую бумагу, принялся радостно потирать руки? Я ему, правда, слегка ту радость подпортил, напомнив о сохранении вероятности того, что брошь могла носить и изображавшая баронессу другая женщина, как и о том, что женщину ту надо искать. Для порядка напомнил, исключительно для порядка, а вовсе не по злобе…

Сходил я и к профессору Маевскому. Итогу моего испытания Михаил Адрианович, понятное дело, был не особо рад, но и каких-то сильных переживаний я у него тоже не заметил. А вот относительно проведения моих занятий при университете Маевский меня обнадёжил, сказав, что затея вызвала на факультете определённый интерес, хотя некоторые из господ профессоров и выразили определённые опасения — а не собирается ли посторонний соискатель хитрым образом использовать престиж университета, чтобы с тем же университетом соперничать? Тем более, речь-то идёт о Левском, а Левским, как все знают, палец в рот не клади, руку откусят. Вон, и в Боярской Думе верховодят, и с военными у них дела, и царевич Леонид за их боярышней вовсю ухлёстывает, и сам государь им благоволит, вот как тут за родной университет спокойными быть-то?

Я подсказал Михаилу Адриановичу действенный способ развеять эти опасения — предложить кому-нибудь из университетских профессоров самому провести занятия по моей программе и лично убедиться на практике, что до университетской она не дотягивает. Тут выражать опасения начал уже сам Маевский, обратив моё внимание на то, что неосмотрительно было бы ожидать преподавательского усердия от тех, кто заранее настраивает себя на недоверие если и не к самой моей системе, то к движущим мною побуждениям. В ответ я предложил поучить артефакторов по моей методе самому господину профессору под наблюдением его коллег, что вызвало у Михаила Адриановича неподдельный интерес и он пообещал мне, что если вообще удастся провести мои занятия в университете, то он обязательно так и поступит.

Зато моя идея с патентованием учебной методики поставила профессора в тупик. Поначалу он вообще встретил её в штыки, заявив мне, что распространение образования не должно чем бы то ни было ограничиваться, затем, подумав, признал, что вроде бы определённые права у меня как у первооткрывателя данного направления и могут наличествовать, обещал провести консультации с профессорами-правоведами, однако особых надежд посоветовал мне не питать хотя бы ввиду полного отсутствия подобных прецедентов. Что ж, профессора я, конечно же, поблагодарил, но предвидение подсказало, что губу, раскатанную мною на доходы с патентования учебной методики, придётся, пусть и с сожалением, закатать. Обидно, я так на них рассчитывал… Ладно, затевать по этому поводу судебную тяжбу или нет, я ещё подумаю в более спокойной обстановке, но в любом случае буду работать над получением дохода с самого обучения.

…Время, как это всегда с ним бывает, шло исключительно в одну сторону. Уже полностью вступила в свои права весна с её надеждами и предвкушениями, но дело по убийству Ташлиной и Данилевича до сих пор пребывало в зимней спячке. Кое-какие подвижки, впрочем, имелись, но по незначительности своей на общее незавидное положение не влияли. Да, с брошью теперь можно было прижать Ташлина, но из-за недостка иных улик Крамниц с этим пока не спешил. Зато он повторно допросил некую Марту Карлину, одну из тех служанок баронессы фон Альштетт, что рассказали ему о любовной связи хозяйки с Артманом-Артамоновым, рассудив, что ежели она охотнее других говорила об одной тайне своей госпожи, то и о других секретах баронессы поговорить будет не против. Карлина и правда показала, что да, имелась у баронессы служанка Эльза, фамилию она не помнила, и была та Эльза на баронессу очень даже похожей, вот только прямо перед переездом в Москву взяла расчёт, потому как не хотела оставлять в одиночестве больную мать. Что ж, я имел полное право гордиться верностью своей догадки, а Крамниц получил возможность впечатлиться мощью моего разума. Разумеется, мы с Иваном Адамовичем ни на секунду не поверили в то, что эта самая Эльза в Москву не поехала и пристав отправил в Ригу ещё одну срочную депешу, в коей запрашивал выяснение фамилии служанки, потому как искать в Москве просто Эльзу было бы недопустимой, а главное, почти что бесполезной тратой времени и сил.

Должен, кстати, признать, что после таких поворотов мнение моё об умственных способностях баронессы поначалу заметно упало и мне даже стало не так и интересно сводить с нею личное знакомство. Нет, ну в самом деле — не озаботиться заклятием прислуги на верность! Да, я свою прислугу тоже на верность не заклинаю, но так я и ни к каким тёмным делишкам не причастен, а уж баронесса-то должна была, если я правильно всё понимаю, принять меры к защите своих секретов. Однако же, поразмыслив, я сообразил, что дело тут в другом — просто баронесса играет по каким-то своим собственным правилам, смысл коих от меня успешно ускользает. А поскольку правило «не понимаешь — насторожись» никто не отменял, меня такое непонимание как раз и настораживало.

Крамниц тем временем сложа руки не сидел и ему удалось прояснить ещё одну сторону дела, и снова далеко не самую существенную. Иван Адамович сделал правильные выводы из нашего с ним недавнего разговора о том, что хозяин каретного двора Ланг рассказал ему не всё, и побеседовал с Францем Антоновичем ещё раз. Да не просто побеседовал, а выяснил, что незадолго до того, как нанять у Ланга карету, Артман-Артамонов дважды нанимал у него ещё и двуколку, в которой Ланг обыкновенно разъезжал сам. Брал он её каждый раз рано утром, а возвращал уже к вечеру. Дней Ланг опять-таки точно не помнил, но уверял, что это было точно до наёма кареты. Иван Адамович пребывал в убеждённости, что уж один из тех разов ездил Артман на двуколке копать могилу для Ташлиной и Данилевича. С приставом я тут был согласен — мы знаем, что Ташлину тёмно-синяя карета забрала с постоялого двора в Беляеве в пять часов пополудни, стало быть, если бы яму не заготовили заранее, копать её пришлось бы в сумерках, а то уже и в темноте. Но теперь надо ждать, когда в Риге губные схватят Артмана и привезут его в Москву, тогда уже всё прояснится окончательно.

А потом Крамниц затих. Первые дни я как-то и не обращал на это внимания, своих дел хватало, потом решил, что пристав заработался, ещё дня два-три тешил себя надеждами, что Иван Адамович накопал чего-то такого-этакого и много, затем предвкушал, как он все свои находки на меня вывалит, но когда подходила к концу вторая седмица его молчания, не выдержал и позвонил Крамницу по телефону. Я, помнится, жаловался уже, как безбожно здесь телефоны искажают голоса, но даже через телефон чувствовалось, что пристав сильно устал, что Иван Адамович немедля и подтвердил.

— В понедельник приходите, Алексей Филиппович, может, хотя бы день отдохну, — попросил он. Что ж, в понедельник, так в понедельник. Надо ли говорить, что в понедельник я двинулся в Знаменскую губную управу прямо к самому началу присутственных часов?

Крамниц, едва я прибыл, велел подать чаю и начал знакомить меня с положением дел среди проживающих в Москве остзейских немцев. Поначалу я не понял, зачем приставу это понадобилось, однако же рассказывал он очень интересные вещи и я быстро втянулся, внимательно его слушая.