Хижина дяди Тома (другой перевод)

Последний взгляд, брошенный ею в зеркало, очевидно, вполне удовлетворил ее. Да и всякий был бы удовлетворен: уж очень мила была эта маленькая двадцатипятилетняя женщина с открытым, излучающим радость лицом, способным покорить любое мужское сердце.

— Руфь, позволь представить тебе нашего друга, Элизу Гаррис. А вот и ее мальчик, о котором я тебе рассказывала.

— Я очень рада видеть тебя, Элиза, очень рада! — сказала маленькая женщина, пожимая руку Элизы, словно она была ее старой подругой. — А это твой милый мальчуган? Я принесла ему пирожное.

Она протянула Гарри бисквитное сердечко, которое тот робко принял из ее рук, поглядывая на Руфь сквозь свешивавшиеся на глаза темные кудряшки.

— А где твой крошка? — спросила Рахиль.

— О, он здесь. Но твоя Мэри завладела им и повела его на ферму, чтобы показать остальным ребятишкам.

В эту самую минуту отворилась дверь и вошла Мэри — живая копия матери, с таким же розовым лицом и огромными карими глазами, неся на руках ребенка Руфи.

— Ах! — воскликнула Рахиль, беря с рук девочки беленького пухленького крошку. — Какой он хорошенький и как вырос!

— Да, очень, — подтвердила Руфь.

И, в свою очередь, подхватив малыша на руки, она сняла с него голубой шелковый капор и целую кучу всяких платков и шалей, в которые он был укутан.

Щелкнув его по носу, пошлепав, потрепав, погладив и крепко поцеловав, она опустила его на пол, давая ему наконец возможность отдышаться.

Малыш, вероятно, привык к такому обращению; засунув в рот пальчик, он погрузился в собственные размышления, тогда как его мать, успокоившись, уселась и, достав длинный белый в голубую полоску чулок, с увлечением принялась за вязанье.

— Мэри, тебе следовало бы наполнить водой котелок, — мягко сказала мать.

Мэри поспешила к колодцу и, быстро вернувшись, поставила котелок на плиту. Те же руки, следуя совету матери, поставили на огонь оловянный таз с сухими персиками.

Тогда Рахиль, подвязав белоснежный передник, проворно принялась за изготовление пирожков.

— Как здоровье Абигайл Питерс? — спросила Рахиль, продолжая возиться с тестом.

— О, ей много лучше, — ответила Руфь. — Я заходила к ней сегодня утром. Постелила постель и прибрала в доме. После обеда к ней зайдет Лия Хиллс, испечет хлеб и лепешки на несколько дней, а я обещала заглянуть еще вечерком и посидеть с ней.

— Я схожу к ней завтра, — сказала Рахиль. — Постираю и починю белье.

— Это будет очень хорошо, — произнесла Руфь. — Я узнала сегодня, что захворала Анна Стэнвуд. Джон просидел около нее всю ночь. Завтра пойду я.

— Пусть Джон придет обедать и ужинать к нам, если ты собираешься пробыть там целый день, — сказала Рахиль.

— Благодарю тебя, Рахиль. Посмотрим, что будет завтра… Но вот и Симеон.

В комнату вошел Симеон Холлидей, высокий, крепкий мужчина в темных штанах и куртке из грубого домотканого сукна и в широкополой шляпе на голове.

— Как дела, Руфь? — спросил он ласково и пожал своей сильной большой рукой пухленькую ручку гостьи. — А как поживает Джон?

— Благодарю тебя, Джон здоров, как и все наши домашние, — весело ответила Руфь.

— Какие новости, отец? — спросила Рахиль, ставя на огонь противень с лепешками.

— Питерс Стелбинс предупредил меня, что будет здесь сегодня ночью в сопровождении друзей, — с ударением произнес Симеон, умываясь под чистеньким рукомойником в соседней комнате.

— В самом деле? — задумчиво произнесла Рахиль, взглянув на Элизу.

— Ты говорила мне, если не ошибаюсь, что тебя зовут Гаррис? — спросил Симеон, возвращаясь в кухню и подходя к Элизе.

Рахиль, быстро обернувшись, поглядела на мужа.

— Да, — ответила Элиза, вздрогнув.

Страх, непрестанно владевший ею, заставил ее предположить, что, вероятно, уже развешаны объявления о ее бегстве.

— Мать! — позвал Симеон, уходя в соседнюю комнату.

— Что тебе, отец? — спросила Рахиль, вытирая запачканные в муке руки и следуя за мужем.

— Муж этой молодой женщины находится в нашем поселке и будет здесь сегодня ночью, — шепотом сказал Симеон.

— И ты не сказал ей об этом! — сияя, воскликнула Рахиль.

— Он в нашей колонии, — продолжал Симеон. — Питерс был там вчера вечером с повозкой. Он застал старуху и двух мужчин. Одного из них зовут Джордж Гаррис. По всему тому, что Элиза рассказывала нам о муже, я заключил, что это он. Это красивый и приветливый молодой человек. Не знаю, сказать ли ей об этом сейчас? — добавил Симеон. — Не посоветоваться ли с Руфью? Руфь! Руфь, пойди-ка сюда!

— Руфь, отец говорит, что муж Элизы прибыл с последней партией и будет здесь сегодня ночью…

Руфь радостно захлопала в ладоши, два непокорных локона, выскользнув из-под чепчика, упали на белую косынку.

— Тише, тише, дорогая, — мягко остановила ее Рахиль. — Успокойся… Как ты думаешь: сказать ей об этом сейчас?

— Ну, конечно! Сейчас, сию же минуту! Господи, что, если б это был мой бедный Джон, что бы со мной было!

— Ах, Руфь, Руфь, ты обо всем и обо всех судишь по себе, — ласково пошутил Симеон.

— Правда. Но разве это не естественно? Если б я не так крепко любила Джона и детку… я не так горячо сочувствовала бы горю Элизы. Ну, идем, идем же! Скажи ей! Уведите ее в спальню, а я пока займусь курицей, — твердила Руфь.

Рахиль вернулась в кухню, где Элиза продолжала сидеть, склонившись над шитьем.

— Пойдем, дочь моя, — произнесла Рахиль, приоткрыв дверь спальни. — У меня есть для тебя новости.

Кровь яркой волной залила бледное лицо Элизы. Волнуясь, она поднялась и с трепетом взглянула на сына.

— Да нет же, нет! — воскликнула маленькая Руфь, схватив ее за руки. — Не пугайся! Иди, иди, новости хорошие! — Проводив Элизу до спальни, она закрыла за ней дверь. Затем, схватив маленького Гарри, Руфь принялась его целовать.

— Ты увидишь своего папу, малыш! Знаешь ты это? Папу, который скоро придет! — И она все повторяла ему одни и те же слова.

В соседней комнате в это время разыгрывалась другая сцена.

— Твой муж спасся из рабства, — сказала Рахиль, обняв Элизу. — Его сопровождают друзья, и сегодня ночью он будет здесь.

— Сегодня ночью? — повторила Элиза. — Сегодня ночью! — и, почти теряя сознание, она опустилась на стул. В голове ее все перепуталось, будто во сне. Все заволоклось туманом.