Хижина дяди Тома (другой перевод)

За этим занятием мы и застали его сейчас.

Уровень воды за несколько сот миль до Нового Орлеана делается выше окружающих берегов, и река катит мощный поток своих вод между насыпями высотой в двадцать футов. С верхней палубы, словно с вершины плавучей башни, взору путешественника открывается почти беспредельная даль. Том, перед глазами которого скользили одна за другой прибрежные плантации, мог составить себе ясное представление о жизни, ожидавшей его.

Он видел вдали рабов, занятых тяжелой работой; видел их хижины, вытянутые длинными рядами, вдали от роскошного хозяйского дома и парка. По мере того как перед ним разворачивалась эта живая картина, мысли его возвращались к старой кентуккийской ферме, приютившейся в тени буков. Вспоминался дом Шельби с его просторными, прохладными комнатами и его собственная маленькая хижина со свисающими многоцветными фестонами ползучих растений, с палисадником, алеющим пышными кустами индийского жасмина и бегонии… Казалось, он видит лицо своего друга, с детства росшего вместе с ним. Он видел жену, хлопотливо готовившую ужин, слышал веселый смех мальчиков и радостный лепет девочки на руках матери… Затем все заволоклось туманом. Перед его глазами проплывали лишь сахарный тростник, поблескивавшие в лучах заката кипарисы, роскошные хозяйские усадьбы. Он слышал лишь треск и скрежет машины, напоминавшей ему, увы, что вся эта счастливая полоса жизни осталась навсегда позади.

При подобных обстоятельствах у нас остается хоть горькое утешение — письмо. Мы пишем жене, детям, но Том не умел писать. Поэтому нечего удивляться, если скупые слезы изредка капают на страницы книги, положенной на тюк хлопка, в то время как палец Тома медленно двигается от одного слова к другому…

Когда-то в доме Шельби он любил слушать кого-нибудь из хозяйских детей, читавшего ему вслух Библию, особенно своего юного друга Джорджа. Слушая, он пером и чернилами наносил на страницы какие-то крупные и очень заметные знаки в тех местах, которые особенно поражали слух его или сердце.

Его книга, таким образом, была украшена бесчисленными и самыми разнообразными знаками, с помощью которых он легко мог найти любимое место. И Библия его каждой черточкой или значком, нанесенным в те радостные прошлые дни, была полна этим прошлым, напоминала ему сцены и картины милого прошлого. Она была последним звеном, связывающим его с былыми днями.

На пароходе среди других пассажиров находился молодой, богатый и знатный джентльмен, постоянный житель Нового Орлеана.

С ним была его дочь, девочка пяти или шести лет, находившаяся под присмотром одной леди, по-видимому, их родственницы.

Том не раз обращал внимание на эту девочку. Это было одно из тех живых и непоседливых маленьких существ, которых так же трудно удержать на месте, как солнечный луч или летний ветерок.

Раз увидев, невозможно было ее забыть. В ней была воздушная грация, приписываемая обычно героиням легенд. Лицо ее отличалось не столько правильностью черт, сколько удивительной одухотворенностью. Форма головы, гибкая шея, линия плеч — все было полно какого-то особого благородства. Длинные золотисто-каштановые волосы, словно облако, вились над ее прелестным лбом, а оттененные длинными ресницами синие с фиолетовым отливом глаза глядели умно и серьезно. Все выделяло ее среди других детей и заставляло оглядываться ей вслед, когда она носилась по пароходу.

Не думайте, однако, что она была грустным и не по летам серьезным ребенком. Наоборот. Выражение невинной радости лежало на ее лице, словно тень весенней листвы. Она была вечно в движении, розовые губы ее улыбались, и она что-то напевала на ходу, будто в радостном сне.

Одетая всегда в белое, она проносилась, как легкое облачко, нигде не останавливаясь, не задерживаясь. Не было уголка, которого бы она не обследовала, — от верхней палубы и до самого трюма, но ее белое платье словно не принимало ни пятен, ни пыли. Всюду носили ее легкие ножки, всюду, в каждом закоулке успевала она побывать, точно нежное видение с золотистой головкой и глубоким взглядом синих глаз.

Тысячу раз неслись ей вслед произнесенные грубыми голосами благословения, и суровые лица при ее появлении внезапно освещались выражением бесконечной нежности.

Когда она бесстрашно добиралась до какого-нибудь опасного места, мозолистые, почерневшие от копоти руки невольно тянулись к ней, стремясь защитить и поддержать ее.

Очарованный простотой и непосредственностью девочки, Том следил за нею глазами с интересом, возраставшим день ото дня. Что-то сказочное чудилось ему в этой маленькой фигурке.

Нередко она задумчиво и печально проходила мимо группы закованных в цепи мужчин и женщин. Скользя между ними, она глядела на них с грустью и состраданием. Иногда она своими маленькими ручками пыталась приподнять их цепи и, глубоко вздохнув, вдруг быстро исчезала. Но вскоре возвращалась с руками, полными сластей, орехов и апельсинов, которыми радостно наделяла несчастных.

Том долго приглядывался к ней, раньше чем решился заговорить. Он пустился даже на хитрость. Он умел делать корзиночки из вишневых косточек, вырезать смешные рожицы из кокосовых орехов. Никто не мог бы превзойти его в умении выделывать свистульки всех видов и размеров. Карманы его всегда были набиты этими соблазнительными вещицами, изготовляемыми им в минуты отдыха. Сейчас, отобрав лучшие, он воспользовался ими, чтобы завязать знакомство с прелестной крошкой.

Девочка вначале дичилась его. Трудно было привлечь ее и удержать ее внимание. Она прибегала, словно канарейка усаживалась где-нибудь на высоком ящике поблизости от Тома, робко принимала вещички, которые дарил ей негр, и быстро исчезала. Но постепенно ему удалось завоевать ее полное доверие.

— Как зовут маленькую мисс? — спросил Том, решив, что пришло время, благоприятное для наступления.

— Еванджелина Сен-Клер, — ответила девочка. — Но папа и все остальные зовут меня Евой. А вы… вас как зовут?

— Мое имя Том, но маленькие дети там, в Кентукки, обычно называли меня «дядя Том».

— Тогда и я буду называть тебя «дядя Том», — сказала Ева, — потому что… потому что ты мне очень нравишься… А теперь скажи, дядя Том, куда ты едешь?

— Не знаю, мисс Ева.

— Как не знаешь?

— Не знаю. Меня везут на продажу, а кому продадут — не знаю.

— Папа мог бы купить тебя! — с живостью воскликнула Ева. — И если он тебя купит, тебе будет очень хорошо. Я обязательно сегодня попрошу его купить тебя!

— Благодарю, маленькая мисс.

Пароход остановился у небольшой пристани, чтобы погрузить дрова. Услышав голос отца, Ева бросилась к нему, а Том, поднявшись, пошел помогать грузчикам.

…Ева с отцом стояли у самого борта, наблюдали, как пароход отваливает от пристани. Перегнувшись через борт, девочка внимательно следила за движением тяжелого колеса. Вдруг пароход сделал резкий поворот, и девочка, потеряв равновесие, упала за борт.

В отчаянии отец рванулся было за ней. Но его удержали люди, стоявшие рядом: они видели, что ребенку будет оказана более надежная помощь.

Том в минуту несчастья стоял на нижней палубе, совсем близко от девочки. Он видел, как она упала, и мгновенно бросился за ней. Человеку с такими могучими руками, с такой широкой грудью, как у Тома, ничего не стоило продержаться на воде, пока девочка не всплыла на поверхность.

Подхватив ее, он подплыл к пароходу. Сотни рук протянулись ему навстречу. Девочка была без сознания. Отец отнес ее в каюту…

Томительно жаркий день клонился к вечеру. Пароход подходил к Новому Орлеану. На палубе царили шум и суета. Пассажиры разыскивали свои вещи, готовились к выходу на берег. Вся прислуга — стюарды, горничные — мыла, чистила, терла, чтобы пароход мог войти в гавань в полном блеске.