Хижина дяди Тома (другой перевод)

— Да, это одна из выдумок Мэмми! Мэмми такая же, как и все негры: она способна поднять бог весть какой шум, если у нее заболит голова или палец. Не следует им в этом потворствовать. Ни в каком случае! Для меня это стало принципом! — воскликнула она, обращаясь к Офелии. — Если вы только позволите рабам по всякому поводу жаловаться, вы скоро знать не будете, кого из них слушать! Я сама никогда не жалуюсь. Никто не знает, как я страдаю… По-моему, долг каждого человека страдать молча. И я молчу.

Это заявление было столь неожиданным, что в круглых глазах мисс Офелии отразилось безмерное удивление, которое она не в силах была скрыть, тогда как Сен-Клер от души расхохотался.

— Сен-Клер всегда смеется, стоит мне лишь намекнуть на мои страдания, — произнесла Мари голосом умирающей мученицы. — Как бы он когда-нибудь не пожалел об этом!

Мари поднесла платок к глазам.

Наступило тягостное молчание. Сен-Клер поднялся и, взглянув на часы, сказал, что ему необходимо уйти по делу. Ева выбежала за ним. Леди Сен-Клер и Офелия остались за столом одни.

— Сен-Клер всегда такой! — сказала Мари, резким движением спрятав платок, как только бесчувственный супруг, на которого этот платок должен был оказать воздействие, скрылся из глаз. — Он и понятия не имеет, как я страдаю все эти годы. Он был бы прав, если бы я когда-нибудь жаловалась или говорила о себе. Мужчинам надоедают плаксивые, вечно ноющие жены. Но я молчала, я покорилась своей судьбе… Да, покорилась. И Сен-Клеру стало казаться, что я все могу перенести.

Мисс Офелия не могла придумать подходящего ответа. Пока она размышляла, Мари утирала слезы и, казалось, разглаживала перышки, словно голубка после дождя. Тут же она завела с Офелией хозяйственный разговор о посуде, о мебели, о запасах — другими словами, обо всем, что Офелия должна была взять в свои руки. При этом она осыпала ее таким множеством советов и наставлений, что голова менее устойчивая, чем голова мисс Офелии, наверняка бы не выдержала.

— Ну вот, — сказала в заключение Мари, — мне кажется, я вам все объяснила. И как только у меня снова наступит ухудшение, вы будете иметь возможность действовать, не спрашивая меня ни о чем. Но прошу вас, приглядывайте за Евой. За ней нужно следить.

— По-моему, она чудесный ребенок, — ответила мисс Офелия. — Мне за всю мою жизнь не приходилось видеть лучшего.

— Она очень странная… очень странная! — протянула Мари. — У нее так много причуд… Она совсем не похожа на меня. — Мари вздохнула, словно бы подтверждая нечто очень печальное.

«Какое счастье, что не похожа», — подумала в это время Офелия, но из предосторожности не высказала своего мнения вслух.

— Ева всегда любила общество слуг, — продолжала Мари. — Господи, это, конечно, бывает у многих детей. Я сама в детстве в усадьбе отца играла с маленькими негритятами. Но Ева способна становиться на равную ногу со всеми, с кем только имеет дело. Мне до сих пор не удалось ее отучить от этого, так как Сен-Клер потворствует ее капризам. Сен-Клер балует в своем доме всех… кроме собственной жены.

Мисс Офелия по-прежнему хранила молчание.

— С рабами, — заговорила снова Мари, — можно держаться только так: их нужно заставлять чувствовать, что они низшие существа, — это прежде всего, и затем крепко держать в руках.

— Но вы все же допускаете, — неожиданно резко спросила Офелия, — что рабы — это люди и им нужен отдых, когда они устают?

— Разумеется, разумеется. Я хочу, чтобы у них было все, что им по справедливости полагается, все, чего требуют приличия… Мэмми может поспать… не сейчас, так в другое время. Тут нет ничего сложного. Я не видела другой такой сони, как она. Спит сидя, стоя, за работой — где придется. Не беспокойтесь, она не умрет от отсутствия сна! Но, знаете, обращаться с неграми, как с экзотическими растениями или с китайским фарфором, просто смешно! — сказала она, опускаясь на мягкие подушки кушетки и поднося к носу хрустальный флакон с ароматической солью.

— Вот видите, — проговорила она вдруг угасающим голосом, — видите, кузина Офелия, я не часто говорю о себе, у меня нет этой привычки. Я этого не люблю… Да по правде сказать, у меня нет на это сил. Но есть вопросы, в которых мы расходимся с Сен-Клером. Сен-Клер никогда не понимал и не ценил меня. Я думаю, что это связано с состоянием моего здоровья. Мужчины ведь эгоисты. Это свойственно им по природе. Они не понимают женщин…

Мисс Офелия, осторожная, как все жители Новой Англии, больше всего на свете боялась впутываться в чужие семейные дрязги. Она поняла, что ей грозит чересчур откровенное признание. Лицо ее мгновенно приняло непроницаемое выражение. Она вытащила из своей рабочей корзинки чулок длиной чуть не в полтора ярда и энергично заработала спицами. Ее губы сжались так крепко, словно желали выразить: «Вы хотите вызвать меня на разговор? Но вам не удастся впутать меня в ваши дела!» Лицо ее выражало столько же сочувствия, сколько мог бы выразить каменный лев.

Но Мари не обратила на это внимания. Она нашла себе слушателя, ей хотелось говорить, и этого было для нее достаточно. Она еще раз понюхала флакон, черпая в нем силы, и продолжала:

— Вы понимаете… выходя за Сен-Клера, я принесла ему в приданое мои денежные средства и моих рабов. Поэтому я вправе распоряжаться ими так, как считаю нужным. У Сен-Клера — свое состояние и свои рабы. Пусть обращается с ними, как ему заблагорассудится. Но в мои дела пусть не вмешивается! У него по многим вопросам самые дикие взгляды… в особенности на то, как следует обращаться с рабами. Он ведет себя по отношению к ним так, будто они ему дороже меня. Он позволяет им делать все, что им вздумается. Вы и представить себе не можете, он иногда бывает ужасен! Он установил такой порядок, что в этом доме никто не может быть наказан иначе… как лично им или лично мною. Это было сказано в таком тоне, что я не смею нарушить его запрета. Вы сами можете судить, к чему это привело. Он никогда не поднимает руки на слуг, хотя бы они бог ведает что позволяли себе. Что же касается меня… Вы сами понимаете, как жестоко было бы требовать от меня такого напряжения сил. Рабы — это взрослые дети.

— Мне об этом, слава богу, ничего не известно! — сухо заметила Офелия.

— Но вам придется всему этому научиться, если вы останетесь здесь. Вам трудно даже представить себе, каким тяжким испытаниям они ежедневно и ежечасно подвергают хозяек дома. А жаловаться Сен-Клеру бесполезно. Он говорит, что это мы сделали их тем, что́ они есть, и что мы должны с этим мириться. Он говорит, что мы виновны в их пороках и жестоко было бы их наказывать. Он говорит, что мы на их месте были бы не лучше… Как будто нас можно сравнивать с ними!

— Но не думаете ли вы, — резко сказала мисс Офелия, — что бог сотворил их из той же плоти, что и нас?

— Ну, конечно, не думаю! Вы шутите, должно быть? Ведь это низшая раса!

— А не кажется ли вам, — с возрастающим возмущением воскликнула Офелия, — что все же это люди, живые люди?

— Я этого не отрицаю, — зевнув, произнесла Мари. — Об этом ведь никто не спорит. Но сравнивать их души с нашими — об этом, разумеется, и речи быть не может. Сен-Клер, правда, доходит до того, что готов утверждать, будто разлучить Мэмми с ее мужем — это все равно, что разлучить меня с ним. Сколько я ни твержу ему, что тут большая разница, он ее не видит, не признает. Это все равно, как если б сказать, что Мэмми своих грязнушек-ребят любит так, как я люблю Еву. И тем не менее Сен-Клер холодно, настойчиво требовал, чтобы я, такая больная и слабая, отпустила Мэмми и заменила ее другой служанкой… Я редко проявляю свои чувства, но на этот раз я вышла из себя. Да, даже я…

Казалось, мисс Офелия не сдержится и заговорит. Длинные спицы в ее руках задвигались так быстро и гневно, что это должно было обратить на себя внимание собеседницы, если бы та способна была замечать что-либо.

— Теперь вам должно быть ясно, чем вам придется управлять… Дом, в котором нет ни правил, ни порядка, где рабы получают все, что хотят, делают, что хотят. Разве только за исключением тех случаев, когда у меня хватает силы… Иногда я пускаю в ход мой хлыст, плетенный из бычьих жил, но такое напряжение убивает меня. Ах, если б только Сен-Клер поступал, как все!